VII

*********Начало*информационной*справки***************************************************

Ключевых моментов предыстории всего восемь, но последний касается жизни Ивана Олеговича, а потому незачем раскрывать его сейчас. Сейчас необходимо поверхностно пробежаться по первым
семи моментам, — назовём их именами людей: Нэй, Ринда, Лионель, Сиес, Антал, Адреус, Лонтел.

Момент первый. За тысячу восемьсот лет до Марка, во времена племён, что обитали на одной лишь только Гондване, некто Нэй объединил большинство племён в Виридийскую империю и провозгласил себя первым императором. Людей из племён, оказавшихся в составе империи против своей воли, объявили рабами. В Виридийской империи всякий был либо рабом, либо плебеем, либо патрицием.

​

Момент второй. Спустя шесть веков после Нэя некто Ринда, будучи патрицием, сначала
возглавила экспедицию на Лавразию, а потом, возвратившись на Гондвану с золотом, убедила других влиятельнейших патрициев в том, что её исследовательские группы отыскали на Лавразии множество месторождений этого золота. Согласно преданию, Ринда заручилась поддержкою влиятельнейших патрициев и предложила императору организовать на Лавразии колонию. В два этапа. Во время второго этапа рабы, отчалив, взбунтовались, — образовалась Рубрумская республика, в которой главенствовал

не император, но учреждение, названное Парламентом. «Все люди равны в своих правах», — такими были слова первой статьи конституции нового государства. Рабы, оставшиеся на Гондване, либо бежали, либо бунтовали. Виридийская империя, чтобы не прийти в упадок, постепенно отказалась от тех положений, согласно которым всякий её гражданин был либо рабом, либо плебеем, либо патрицием.

​

Момент третий. Лионель был жителем Островов. Спустя четыре века после Ринды он в возрасте двадцати одного года овладел способностью редактировать действительность и, сразу же после этого, создал Первый раздел разумности — средство, дарующее всякому человеку силу. Чем основательнее склонность человека к сомнению — тем больше сила, которою он вознаграждается Первым разделом. Сила эта выражается в способности воздействовать на неодушевлённые предметы. Первый раздел разумности отслеживает желания человека и, при этом, помогает с воплощением этих желаний в жизнь

в той мере, в которой этот человек склонен к сомнению. Такое воздействие сопровождается наличием рисунка соответствующих цвета и формы. Когда на предметы воздействуют красные — проявляется красный угловатый узор. Когда на предметы воздействуют зелёные — проявляется зелёный кольчатый узор. Те, кто находились в момент создания Первого раздела ближе к столице Виридийской империи, стали зелёными. Те, кто находились в момент создания Первого раздела ближе к столице Рубрумской республики, стали красными. Итак, Лионель овладел способностью редактировать действительность и, в следующее же мгновение, создал Первый раздел разумности. Мгновением спустя он, скажем так, «записал трёхмерные обращения» ко всем «главным героям последующих ключевых моментов» и, ещё одним мгновением позже, перестал существовать. Тело его было найдено в его же доме на следующий день после создания им Первого раздела разумности. Записанные им обращения ждали своего часа.

​

Момент четвёртый. Тремя веками позже в Виридийской империи некто пятнадцатилетний Сиес увидел пред собою образ Лионеля. Образ этот поручил ему проработать Второй раздел разумности. Сиес справился и, справившись, составил Устное пособие по Второму разделу разумности. И хотя оно лаконично, но описывать его рано. В Устном пособии содержится вся необходимая информация для

того, чтобы изучивший это пособие мог стать авиатором. Всякий авиатор способен переводить своё (и, при желании, не только своё) тело в режим полётов. Воззвать к синеве — всё равно что возжелать этой синевы. Сама синева — это лишь своеобразный визуальный сопроводитель для тех, кто перешёл в режим полётов. Предельные же скорость и реактивность полёта того или иного авиатора определяются тем, насколько тот или иной авиатор достоин этого с точки зрения уже Первого раздела разумности.

​

Момент пятый. Немногим позже в Рубрумской республике некто двадцатитрёхлетний Антал крайне своеобразным образом повстречался с обращением Лионеля, и тот поручил ему проработать Третий раздел разумности. Антал не только справился, но и оставил после себя Письменное пособие по третьему разделу разумности. Человеку, желающему открыть для себя Третий раздел разумности, необходимо, главным образом, открыть для себя Второй раздел, ознакомиться с Письменным пособием по Третьему разделу разумности и понять теорию «Никто не виноват в том, кем стал». Человека, открывшего для себя Третий раздел разумности, принято называть мыслителем. Очевидно, всякий сумевший стать мыслителем — чрезвычайно опасен, а потому Третий раздел запретили, разрешив использовать его лишь немногочисленным спецотделам тех или иных жандармерий и только в случаях, предусмотренных «Регламентом для мыслителей». Самих же мыслителей это, конечно же, удручало.

Момент шестой. Спустя примерно восемьдесят лет после создания Третьего раздела в Рубрумской республике некто Адреус повстречался с образом Лионеля, и тот, не изменяя себе, поручил ему проработать новый раздел разумности. Дополнительный. Дополнительный раздел расширяет собою инструментарий Третьего возможностью совершить так называемый размен. Использовавший размен человек умирает, а взамен тот, по отношению к кому был совершён этот размен, возвращается к жизни.

Момент седьмой. Одним веком позже в Виридийской империи некто Лонтел, будучи работником спецотдела столичной жандармерии, повстречался с образом Лионеля. Лионель, между тем, не поручил ему создавать никаких разделов разумности, — он попросил о другом, и Лонтел, используя Третий раздел, заставил граждан Виридийской империи оставить Гондвану и отчалить к берегам Лавразии. Граждан же Рубрумской республики он заставил проявить терпимость к чужеземцам. Образовалось Всенародное объединение. В этом Всенародном объединении есть император, есть парламент и есть даже гильдия мыслителей. И хотя каждый состоящий в гильдии строго подчиняется внутреннему уставу этой гильдии, но она автономна. Состоящие в этой гильдии мыслители имеют право использовать

Третий раздел разумности и не имеют за собою обязанности работать на власть имущих.

Итак, во Всенародном государстве есть автономная гильдия, обладающая правом на использование Третьего раздела, есть парламент и есть император. Что же до примечательности сложившейся

ситуации, то прежде императорами всегда были зелёные, а парламентариями — красные. Так было прежде, но за один год до рождения Марка императором впервые в истории стал красный.

Все восемь историй надобно рассказать. Надобно, потому что они не косвенно, но именно напрямую связаны с Марком — его история будет неполною, если опустить истории главных героев предыстории.

*********Конец*информационной*справки****************************************************

Мы остановились на Лонтеле, а нам, между тем, необходимо вернуться назад. От Лонтела к Адреусу. От Адреуса к Анталу. От Антала к Сиесу. От Сиеса к Лионелю. От Лионеля к Ринде. От Ринды к Нэю. Нэй.

Во времена, когда ещё не было ни разделов разумности, ни Всенародного объединения, ни Рубрумской республики, ни даже Виридийской империи — в те далёкие времена человечество целиком и полностью обитало на одной лишь Гондване и состояло из множества племён. Пустовала Лавразия, и племена были разрознены — людей из этой эпохи нельзя назвать ни пещерными, ни первобытными. Поселения их, однако, нельзя назвать и городами, ведь всякий, кто не приходился близким родственником вождю своего племени, занимался в основном животноводством и земледелием. Нэй…

— Здесь наши с тобою дороги расходятся, — сказал безжизненным голосом Нэй, следуя вытоптанной посреди поля тропе. Ему было двадцать семь лет — он был высоким и, при этом, стройным мужчиною. На нём виднелись сандалии и чёрная туника с нашитым накладным карманом на левой груди. Руки свои он держал за спиною, и в левой руке его лежал небольшой бурдюк с вином. К кому же он обращался?

Следом за ним шли четверо похожих друг на друга ростом лучников, — ростом они были заметно ниже него, и все они слушали его. Слушали внимательно, но обращался он, — они об этом знали, — не к ним.

Было пасмурное летнее утро. Идущих по тропе обдувал несильными порывами тёплый летний ветер.

— Да, Антал. Пришла пора прощаться, — безжизненным голосом сказал Нэй и остановился. Остановился там, где к его тропе примыкала другая тропа. Он остановился — остановились и идущие за ним.

Стоящие за Нэем лучники не понимали ни того, к кому он обращался, ни того, что он говорил тому, к

кому обращался. Увы, бо́льшая часть слов, произносимых Нэем, не была им знакомою. Ни «дороги», ни «расходятся», ни «пришла», ни «прощаться» — все эти слова были незнакомыми как для стоящих за спиною Нэя, так и для любого другого их современника. Слова его были непонятными, обращения были обращены к кому-то, кого рядом явно не было, и сам он был странен, — и, тем не менее, стоящие за его спиною не находили его безумным. Наоборот. Он убедил их в том, что знает всё. Абсолютно всё. Он убедил их в своей абсолютной мудрости, а потому для него, согласно его собственным объяснениям, не было и не могло быть загадки в том, что было и что будет. Он убедил их в своей абсолютной мудрости, а потому они сейчас, глядя ему в спину, терпеливо ждали того, когда он обратится именно к ним.

Глядя себе под ноги, Нэй проговорил без каких-либо эмоций и игр с интонациею:

— Помнишь, много лет назад ты спросил меня: «Для чего миру нужны разделы разумности?». Лионель уже ждёт тебя. Возвращайся в реальную действительность. Видишь ли, пришла пора получить такие ответы, для которых пришла пора. Прощай, мой друг, — сказав это, Нэй неспешно обернулся.

Нэй неспешно обернулся, и его последователи увидели пред собою совершенно пустой взгляд. Глаза его были зелены настолько, что это удивляло всякого, кто глядел в них. Лицо же его было лишено каких бы

то ни было эмоций. Он, действительно, походил на человека, который знал всё, что можно знать. Лицо его будто бы внушало: «Человека этого нельзя удивить. Совершенно ничем и совершенно никак».
С тех пор, как взгляд его опустел, он не посмотрел этим взглядом в глаза никому и ни разу.

— Вамо надобно сделати вся тако, яко аз глаголити сделати. Ныне время быти, — глядя прямо перед собою, проговорил Нэй безжизненным голосом. Интонация его была запредельно ровною.

Часом позже он, уже не́ будучи сопровождаемым своими четырьмя лучниками, вышел к степи, что местами была усеяна обнажениями скальной породы. Сама степь эта нынче была полем боя: боролись насмерть два племени, одно из которых некогда, — до того, как Нэя изгнали, — было его племенем.

​

Издалека наблюдая за сражающимися, которых было не менее трёх сотен с каждой стороны, Нэй тяжело вздохнул. Каждый держал в руках либо меч, либо копьё, либо лук. На некоторых виднелась кольчуга.

Образ мысли сражающихся был до примитивного простым: либо смерть, за которою не будет мучений, либо жизнь, в которой можно вернуться домой. Вернуться героем. От молодых юношей, которым обязательно ну́жно и обязательно ва́жно было ощутить себя героями, до мужчин, которые местами хоть и осторожничали, но всё же помнили о том, что дома их ждут те, кто нуждается в защите — мужчины эти не особо-то и хотели быть героями, но помнили о том, что может случиться с их жёнами и детьми, если племя их прослывёт слабым. Стоит племени прослыть слабым — и все остальные племена придут к ним для того, чтобы изнасиловать жён и забрать в рабство детей. Окрашивалась зелёная трава в кровавый красный. Не было ещё такого слова, как «репутация», но, — пока юноши сражались за такую жизнь, внутри которой можно было бы героем быть, — мужчины сражались за репутацию своего племени.

Племя Нэя уступало противнику в воинственности. Линия фронта всё дальше отступала от вождя недружественного племени и приближалась к отцу Нэя — тот, увы, был вождём. Сам же Нэй подошёл к месту сражения так, чтобы оказаться у одного из двух концов линии фронта, — подойдя к этому месту,

он спрятал руки за спину и принялся смотреть себе под ноги. В левой руке его лежал бурдюк с вином.

Вожди сидели в «комнатах», что находились далеко за спинами сражающихся и охранялись лучниками, закрывавшими собою эти комнаты со всех четырёх сторон: четверо закрывали собою фасадную сторону, ещё четверо — обратную фасадной, двое — одну боковую сторону, и ещё двое — другую боковую сторону. Комнаты состояли из деревянных граней, пола и потолка. С верхних граней шторами свисала кольчуга, и кольчуга эта не просто свисала с верхних граней, но была натянутою, ведь была врезанною в нижние грани, — именно благодаря этой кольчуге находящиеся снаружи не могли видеть того, кто был внутри комнаты. Находящийся же внутри — наоборот: он мог наблюдать за происходящим снаружи.

Примечательною была роль «видетелей», что нынче стояли на скальных возвышениях, образовывая своими позициями кольцо вокруг поля брани. Видетелей было по десять человек с каждой стороны, и обязанность их состояла в том, чтобы запоминать всех тех, кто убегут с поля боя. Беглецы само собою изгонялись из племени на пять лет, а изгнание подразумевало такое существование, которое должно было проводиться в как можно бо́льшем отдалении от родного племени. Как можно большем, потому что если соплеменники встретят изгнанника во время его изгнания, то они обязаны будут умертвить его. Видетели определялись жеребьёвкой, и все они были освобождены от прямого участия в бое.

Роль видетелей была интересною ещё и тем, что именно они потом расскажут о том, кто и как бился.

Долго стоять, глядя себе под ноги, Нэю не пришлось, ведь минутою спустя Арес, — один из некогда друзей его, — невольно принявшись отшагивать назад, упал спиною на траву именно в том месте, в какое до этого смотрел Нэй. Открылись безжизненному взгляду Нэя стрелы, торчащие из груди Ареса. Одет упавший был в серую тунику, и пояс его был перевязан зелёною тканью. Все соплеменники Нэя имели при себе зелёную ткань: у кого-то были перевязанными ею ноги, у кого-то — руки, у кого-то пояс,

у кого-то — шея. Упавший был славным воином. Арес, в отличие от прочих, сражался за одну лишь возможность сражаться. Для него единственным способом ощутить себя живым был бой, после

которого хорошо бы поднять чашу с вином и выпить её, сознавая, что он ещё жив и способен сражаться.

Падая на спину, Арес обронил свой меч. Уже лёжа в траве, он увидел знакомое ему лицо, что
виднелось на фоне ужасно пасмурного неба. Вот уже восемь лет Арес не видел этого лица.

— Ты прибыти… — проговорил упавший в траву, глядя в пустые ярко-зелёные глаза. Ревел тёплый ветер.

— А ты старети, — холодно ответил Нэй. Он, глядя на торчащие из груди его друга стрелы, вытащил пробку из бурдюка и, по-прежнему глядя на стрелы, протянул бурдюк с вином Аресу. Лежащий в траве улыбнулся, ведь стоящий над ним некогда сказал: «Войники долго не жити», а он тогда возразил: «Зато войники жити. И не старети». Увы, Арес считал, что лучше прожить короткую, но славную жизнь.

— Нашто ты здесе? — отхлебнув вина, тяжело спросил лежащий в траве. Нэй, глядя на стрелы, ответил:

— Аз говорити, что до́лжно говорити радьма то́го получения, кое надобно. Не могу говорити всяго, а ты ведай оное: ты уже быти убитым. Пей вино и ведай: исход побоища быти таким, что мы их одолети.

— Нэй… — обратился Арес, — имею прошение, абы ты присмотрети за моим сыном. Ему три лета, и аз не успети рассказати ему то́го, яко надобно быти войником.

— За Антом аз присмотрети, — проговорил Нэй, обошёл лежащего в траве, поднял с земли его меч и повернулся к Аресу спиною. Уставившись взглядом прямо перед собою, Нэй набрал в лёгкие воздуха и спокойно выдохнул. Покрепче сжав рукою рукоять меча Ареса, он зашагал к сражающимся.

«Но откуда он знати имя Анта?» — мысленно спросил себя Арес, глядя в спину отдаляющегося от него.

Дождя не было, но было пасмурное небо, и ветер трепал несколько длинные чёрные волосы Нэя.

Нэй шагал к центру линии фронта, и поначалу на него никто толком не обращал внимания, причиной чему было отсутствие повязки соответствующего цвета. Ни зелёной, — как у его соплеменников, — ни синей, — как у воинов недружественного племени. Нэя не замечали. Лишь некоторые соплеменники могли узнать в нём сына вождя. Достигнув центральной точки линии фронта, Нэй обхватил рукоять обеими руками, замахнулся и, со спины вдарив по плечу, зарубил человека с синею повязкою на бедре.

Нэй вступил в бой, и это заметили — к нему, широко раскрыв глаза, сейчас же бросился стоящий от него

в десяти шагах человек с синею повязкою на шее. Со спины набрасываясь на Нэя, человек этот замахнулся и вдарил, но Нэй, будто бы увидев его, отступил, — чтобы уйти от удара, — влево и, оборачиваясь, рубанул врага в затылок — тот рухнул наземь, и Нэй увидел человека с синею повязкою

на правой руке. Человек с синею повязкою на правой руке, замахиваясь мечом, уже бежал на него.

Нэй парировал удар и тут же вдарил правою ногою по груди врага — тот тут же отшагнул от ударившего по нему, и в это мгновение из груди его пробилось остриё меча — Нэю помогли ударом со спины. Враг упал, и взору Нэя открылся решившийся помочь ему: он увидел своего единственного брата. Старшего. Лой был кареглазым мужчиною крупного телосложения. Поверх его зелёной туники виднелась кольчуга.

Прогремел гром — Нэй отшагнул назад, и перед его совершенно спокойными глазами пролетело копьё.

Повернув голову к тому, кто это копьё бросил, он тут же замахнулся и побежал на него. Движения Нэя были резкими и резвыми, но лицо его было лишено эмоций. Враг не успел даже переложить рукоять своего меча из левой руки в правую до того, как шея его оказалась сломанною. Сам Нэй, одним резким движением освободив лезвие своего меча, наклонил голову, и над затылком его пролетела стрела.

Между тем, Нэя и находящегося в семи шагах от него Лоя окружили. Враг соблюдал дистанцию, но братьев — окружил. В Нэе враг увидел угрозу, а в Лое — сына вождя недружественного племени.

Братья зашагали друг другу навстречу. Оказавшись друг перед другом, они почти что синхронно обернулись и прижались друг к другу спинами. Прижавшись друг к другу спинами, они всё так же почти синхронно обхватили лезвия своих мечей левыми руками и, положив мечи себе на левые плечи свои, протянули их таким образом друг другу. Нэй схватился правою рукою за рукоять меча Лоя, а Лой схватился правою рукою за рукоять меча Ареса. Зачем же братья обменялись мечами? Сразу по двум причинам. Во-первых, в их племени была традиция обмениваться своим мечом с тем, кого признаёшь.

Во-вторых, такою была их собственная традиция: более десяти лет тому назад они впервые оказались в окружении, и Нэй тогда, протянув брату свой меч, сказал: «Коли тако — давай битися не за жизнь, но за достойную смерть». Он тогда, — более десяти лет тому назад, — протянул Лою свой меч, потому что напоследок хотел своим жестом сообщить ему, что он его — признаёт. И хотя они тогда успели заключить, что их убьют, но убить братьев, к их собственному удивлению, врагу не удалось. В память о том дне они, оказываясь в окружении, прижимались друг к другу спинами и через левое плечо левыми руками протягивали свои мечи, — такое случалось нечасто, но случалось, и смысл сего действия состоял в желании сказать друг другу о том, что пришла пора сражаться так, как некогда они уже сражались.

Лой, улыбнувшись, принял меч, протягиваемый через плечо братом, а тот, приняв меч Лоя, взял и… выбросил его. Нэй не только выбросил протянутый ему меч, но стал присаживаться.

Спокойно присев на укрытую травою землю, Нэй сложил крест-накрест свои голени, прижал к земле колени, положил на них ладони и, наконец, закрыл глаза, — наблюдая за этим, Лой потерялся. «Нешто такому случению и вправду быти?» — спросил себя он мысленно и увидел, что к нему и к брату его уже бежали трое воинов недружественного племени. Лой был сильным. Он, парировав удар прибежавшего первым, выбил из его рук меч и сразу же зарубил его. Второй и третий подбежали единовременно.

На втором виднелась кольчуга, надетая поверх синей туники, — и, пока второй занялся Лоем, третий подбежал к сидящему в траве Нэю. Лицо третьего было раскрашено боевою раскраскою — лицо его было раскрашенным, хотя сам он был человеком трусливым. Он был несколько худощавым, несколько низким и, увы, трусливым — он на протяжении всего боя старался держаться подальше от опасности.
Он боялся опасности и не хотел прослыть трусом, а тут — возможность убить того, кто, очевидно, был сильным. Лой парировал удар человека в кольчуге, выбив из рук его меч, но сейчас он хотел не покончить с ним — он хотел спасти брата от человека с боевою раскраскою на лице.

Семь шагов разделяло Лоя и замахнувшегося на брата. Лой не был ни поворотливым, ни ловким. Он был лишь сильным, и ум его нашёл решение — он бросил в человека с боевою раскраскою меч. Он бросил в него меч Ареса, но прежде, чем тот успел вонзиться лезвием в голову врага, враг вдарил по Нэю. Нэй открыл глаза, и левая рука его была поднятою вверх — он успел ладонью остановить устремившийся к нему меч. Кровоточила левая рука сидящего в траве, и кровоточила треснувшая голова человека с боевою раскраскою — из лба разбитой головы торчал вонзившийся в голову своим лезвием меч Ареса.

Убитый свалился на Нэя, а тот, обхватив ладонями туловище падающего, перекатился на колени, приподнялся и встал на ноги. Держа в своих руках не особо-то тяжёлое для него тело, Нэй резко

побежал вперёд, и положение было таким, что путь к вождю недружественного племени преграждался одними лишь лучниками, что стояли непосредственно перед переносною деревянною комнатою.

Нэй побежал быстро. Настолько, насколько ему позволяло его тело. Он не был человеком, а потому ограниченным было только его тело, ведь оно было плотью. Оно было плотью, но Нэй, однако, не был человеком, а потому все ресурсы его собственного тела были ему подвластными.

Более четырёхсот шагов разделяло вождя и Нэя, но преодолевал он их столь быстро, что никто из сражающихся и стоящих в тылу мечников не успел понять происходящего — никто не стал у него на пути.

Защищающие вождя лучники, тем не менее, не могли не заметить резво приближающегося к ним.

Одни стрелы пролетели мимо Нэя, другие — вонзились в тело человека с боевою раскраскою.

Прогремел гром, и удерживаемое Нэем тело ударилось с одним из лучников, проталкивая его внутрь комнаты вождя недружественного племени. Нэй, тело человека с боевою раскраскою и лучник по инерции принялись толкать штору из кольчуги — та звонко сорвалась с нижней грани, впустила врывающихся и вернулась низом своим к нижней грани. На стуле сидел вождь — ему было тридцать лет, на нём виднелась кольчуга и он потяну́лся рукою к своим ножнам, но не успел, ведь Нэй, в отличие от лучника и тела, не упал на пол — он, отпустив тело, сразу же схватился правою рукою за рукоять меча Ареса, освободил лезвие и тут же пронзил остриём шею вождя, — после этого он сделал то же самое, но уже по отношению к лучнику, что так и не успел не то, что встать на ноги, но даже просто прийти в себя.

Стоящие у фасадной стороны лучники, — как и прочие, — боялись подходить к комнате — они, когда

Нэй прорвался внутрь помещения, отступили от комнаты, принявшись натягивать стрелы и целиться в сторону этой комнаты. Все одиннадцать лучников, — в силу собственного отдаления от комнаты, не могли видеть происходящего внутри. Не могли и, более того, боялись подходить к этой комнате.

Нэй, пытаясь отдышаться, повернулся левым плечом к фасадной стороне комнаты и принялся наблюдать тех двоих лучников, которые стояли прямо перед ним. Дышал он тяжело. Сердце билось ужасно сильно

и ужасно резво. Тело его было всего лишь плотью, а потому отчаянно нуждалось в восстановлении сил.

Прозвучал свист стрел и четверо лучников, стоящих справа от Нэя, словили собою стрелы: двое упали наземь, двое — невольно подшагнули к комнате. Отвлеклись прочие, и Нэй, воспользовавшись этою отвлечённостью, резво зашагал назад. Пробив своею спиною штору из кольчуги, — та сорвалась с нижних креплений, — Нэй, не оборачиваясь, пронзил грудь одного, вдарив ногою по левой ноге второго.

Как первый, так и второй — оба пали наземь. Нэя увидели лучники, стоящие у фасадной стороны комнаты. Отшагнув, он успел скрыться от лучников, и стрелы пролетели мимо. Нэй зашёл туда, где на земле лежали четверо лучников, поражённых стрелами. Тело его изнывало. Между Нэем и полем боя находилась комната — он прислонился спиною к натянутой шторе из кольчуги и увидел стоящих вдали

на скальном возвышении четырёх своих «последователей», с которыми он разминулся чуть больше, чем часом ранее. Это их стрелы прежде умертвили лежащих на земле лучников. Нэй пытался отдышаться.

Он пытался отдышаться, но левая рука его поднялась вверх. Он поднял левую руку вверх — и последователи увидели этот сигнал. Увидев его сигнал, они выстрелили в выбежавших к Нэю лучников. Те, словив собою стрелы, пали к ногам пытающегося отдышаться. Они пали, и соплеменники убитых поняли, что выходить к убившему их вождя опасно. Они это поняли, но некоторые из них всё же пытались выйти к Нэю. Они пытались и, пытаясь, оказывались в поле зрения лучников Нэя. Оказываясь в поле зрения лучников Нэя, враг погибал, а потому сам прячущийся за комнатою опустил левую руку,

упал на колени, обронил меч Ареса и, после этого, принялся отрывать небольшой лоскут от синей туники одного из убитых лучников, — оторвав этот лоскут, он обвязал им ладонь левой руки. Несколько оправившись, он подобрал правою рукою рукоять меча Ареса, встал на ноги и, повернув голову влево, увидел скальное возвышение. Нэю предстояла последняя часть его выступления.

Между Нэем и скальным возвышением приходилось сорок шагов, и Нэй спокойно зашагал к этому возвышению. Абсолютно спокойно. В правой руке его лежала рукоять меча Ареса. Шагая, он несколько приподнял свою левую руку так, чтобы та кистью своею оказалась на высоте его груди.

Полетели стрелы. Все, кроме двух, пролетели мимо: одну Нэй поймал левою перевязанною рукою, другая же вонзилась в его левое плечо. Сам он не стал останавливаться — он лишь выбросил прежде пойманную стрелу. Кровоточила левая рука и кровоточило левое плечо, а Нэй, между тем, подойдя к возвышению, взобрался на него и, став во весь рост, проговорил медленно, но ужасно громким голосом:

— Ваши видетели, яко и ваш вождь, мертвы. Всяк быти волен оставити побоище. А ежели не оставити, то быти вамо убитыми, — голос его был громким и, при этом, спокойным.

Многие стали оборачиваться для того, чтобы поглядеть на своих видетелей. Тем не менее, видетелей недружественного племени не было — все они были своевременно убиты лучниками Нэя. Многие засомневались. Очевидно было то, что вождь их, скорее всего, мёртв, а если это так, то всё многократно усложняется. Обычно смерть вождя подразумевала под собою полное поражение племени. Обычно, но не сейчас, ведь сейчас войско не было проигрывающим. Оно не было проигрывающим, но ведь вождь был мёртв. Нужны были решения, и прежде решения принимались вождём, а потому сейчас многое было непонятным, и непонятность посеяла смуту. Быть может, надобно уйти? Быть может, уйти — не просто не злодеяние против соплеменников, но единственно верное решение во благо самого племени?

— Вамо меня не одолети, — проговорил Нэй, переложил рукоять меча Ареса в левую руку, отломил правою большую часть стрелы, торчащей из его левого плеча, вернул рукоять меча Ареса правой руке и, после этого, принялся закрывать своё лицо предплечьями рук. Прозвучал свист трёх стрел, но все они пролетели мимо, а лицо Нэя, хоть этого никто и не видел, но менялось. Предплечья его рук закрывали собою лицо, меняющееся в своём выражении, но мускулы его лица задрожали в судорожном порыве.

Пока Нэй менялся в лице, толпа решила подступить к нему поближе для того, чтобы покончить с ним.

Толпа подступила к нему, а он, заорав неистовым криком, резко развёл руки в стороны. Открылось взору толпы ужасно-неистовое лицо, в котором читалось отчаяние — Нэй походил на человека безумного.

Крик и лицо его дополняли друг друга, внушая всякому наблюдающему его страх, — многие из этих наблюдающих не боялись даже смерти, а его — испугались. Испугались, потому что Нэй сейчас походил на загнанного в угол зверя, от которого лучше бы держаться подальше. Даже если сам зверь этот — слаб.

Нэй, между тем, слабым не был. Несколькими секундами позже он сжал зубы, но не сомкнул губы. Глаза его были широко открытыми, и дыхание было намеренно тяжёлым. Задрожала голова, и Нэй налетел на толпу. За происходящим трудно было уследить, ведь движения его были совсем уж быстры и резки. Тем не менее, каждое его движение было целесообразным. Ни меч, ни стрела, ни копьё — ничего не могло достать до Нэя. Сам же он не просто убивал одного за другим, но пробивался к своему племени.

Менее, чем через четыре минуты, он, лишив жизни четыре с лишним десятка людей, вышел к линии фронта. Нэй пробился к «своим», и эти «свои» взяли инициативу на себя, разделив собою Нэя и врага. Оказавшись за спинами своих соплеменников, Нэй рухнул на левое своё колено и, после этого, упал на левое плечо. Воинственность врага была раздавлена. Соплеменники же Нэя, наоборот — воодушевлены. Нескольким позже Нэй вновь принял участие в бое, исход которого уже был очевиден для всех.
.
.
.
Когда Нэй пронзил остриём меча Ареса грудь лежащего в траве под огромным блекло-синим валуном одного из последних оставшихся в живых недоброжелателей, Лой подошёл к нему и понял по лицу, что тот не рад исходу битвы, что она ему безразлична, что он делает, что делает, — и на том конец. Впрочем, Лой всё равно желал разговора, ведь позади было изгнание Нэя. И хотя Нэй мог бы вернуться тремя годами ранее, но, видимо, у него были свои причины для того, чтобы вернуться именно сейчас. Главное же в том, что он — вернулся. Вернулся живым и, судя по всему, здоровым, а, значит, теперь всё будет…

​

— Быти пиру, и мне на пире — быти, — холодно проговорил Нэй, опередив Лоя, желавшего заговорить с тем, с кем не говорил более восьми лет. Обратившись к старшему брату, Нэй выбросил меч под огромный блекло-синий валун, что стоял в трёх шагах от него, и, к удивлению брата, сразу же ушёл.

Вечером, во время торжества, весело было почти всем воинам. Почти всем, кроме Лоя. Почти все то пили, то танцевали, то пели, то рассказывали о храбрости товарищей, то просто-напросто наслаждались атмосферою праздника. Почти все, кроме Лоя, ведь он был обеспокоен изменениями, случившимися с его братом. И не просто братом, но младшим братом. Быть может, он провинился? Быть может, он виноват в том, что в своё время не заступился за брата пред отцом? Получается, тот до сих пор на него обижен и нынче всё уже не может быть так, как было до изгнания Нэя за убийство соплеменника.

Тем не менее, Лой понимал, что суть дела может заключаться не в том, что Нэй обижен на Лоя, а в том, что тот изменился сам по себе. Да, вполне себе быть может так, что Нэй сам по себе изменился, а потому теперь для него слово «брат» уже не так значительно и содержательно. Если это так — глупо винить его

в таком изменении. Более того, они ведь уже не так юны, как это было восемь лет тому назад. Ничего

уже и не может быть так, как было когда-то прежде. Отношения их были остановлены, но время ведь остановленным не было. Лой решил, что проблема не в брате, но в собственных ожиданиях.

— Видишь ли, хочу измолвити, нашто прибыти. Есть още в твоей памятнице тропа к лесу? — вернув своим обращением к реальной действительности брата, спросил Нэй. Лой, повернув голову вправо, увидел, что тот подошёл к нему из-за спины и обратился к нему через его правое плечо. Словосочетания «видишь ли» Лой понять не мог, но в предложении брата он увидел возможность поговорить.

Лой стоял, упираясь спиною в дерево и вдали от водящих хороводы вокруг одного из огромных костров. В правой руке его лежал деревянный бокал с вишнёвым элем. Было темно, а потому лица братьев освещались луною и горящим вдали огромным костром, вокруг которого водили хороводы.

— Още есть, — ответил Лой и, резво опустошив свой бокал, отбросил его в сторону.

​

Братья оставили торжествующих и, как это бывало с ними в годы юношества, вышли на тропу, ведущую в дубовый лес, чтобы поговорить и обсудить в этом лесу те вещи, которые, как встарь, нельзя было обсуждать в присутствии других людей. Да, братья оставили торжествующих и вышли на тропу.

Лой молчал в ожидании того, пока заговорит вернувшийся из изгнания, но Нэй не заговаривал до тех самых пор, пока братья не оказались в лесу. Уже войдя в дубовый лес, Нэй, шагая по тропе, проговорил:

— Ведай оное: аз делаю, что до́лжно делати радьма то́го получения, кое надобно. Аз говорю, что

до́лжно говорити радьма то́го получения, кое надобно, — произнося это, Нэй глядел прямо перед

собою; он не смотрел себе под ноги, но при этом ступал уверено, не спотыкаясь. — Аз заведомо ведаю, что́ ты мне глаголити и яко. Ты и не разумети, и не верити, но аз должен говорити, яко бы ты и разумети,

и верити. Вся — радьма то́го получения, кое надобно. Мы говорити, а тогда аз учиню то, что должен.

— И что же ты учинити? — спросил холодно Лой и поглядел в сторону младшего брата. Сам же Нэй в это время глядел на огромный пень — тот стоял у тропы, и братья степенно приближались к нему.

— То, что должен, — спокойно ответил Нэй уже остановившись у здорового пня и плавно присел на него. Пень был огромен, и срубленное дерево прежде, видимо, полностью заслоняло собою небо. Сейчас же лужайка, некогда находившаяся в тени огромного дерева, оказалась освещённою полною луною. Присев на пень, Нэй положил голень левой ноги на бедро правой и объяснил:

— Видишь ли, аз видети и слышати вся, что можно видети и слышати. Мне нет таины то́го, что было,

то́го, что быти, и то́го, что по тому быти. Говорю яко есть: аз — не Нэй. Нэй мёртв. Твой брат быти видящим то, яко камень падати с неба. Нэй имети касание к тому камню, и тогда век само себя остановити и Нэю позволено было увидети много путей того, яко дальше быти веку. И ему надобно было изыскати только е́дин путь. Нэй тогда имети разумение, что час изыскания — умертвити дух Нэя. И Нэй удеяти изыскание, и дух Нэя ныне мёртв. Он быти здесе тогда — до часа изыскания. Ныне дух Нэя мёртв, а плоть его творити так, яко дух его изыскати в тот час изыскания. Он почити, а век и час перестати быти остановленными. Ежели б он не учинити изыскание — век тако бы и стояти. Он мёртв, и аз — не Нэй.

— И яко разумети такое говорение? — спросил Лой, искренне стараясь поверить в говоримое братом.

— Зри, — проговорил сидящий на пне и, вместо того, чтобы ответить на поставленный ему вопрос, достал из накладного кармана своей чёрной туники игральные кости. Достав с кармана кости, он проговорил: — Аз должен говорити то, что до́лжно, а не то, что к месту. Ты не разумети, но ответ таков:

аз не играти в кости. Ныне падати только три и только пять.

Нэй бросил кости на тот небольшой участок земли, что не был укрыт травою. Выпало то, что и было предсказано бросившим кости. После этого сидящий на пне ещё раз бросил кости. Вновь выпало три и пять. После этого Нэй ещё раз бросил кости — вновь, конечно же, выпало то, что и было предсказано.

— Тебе надобно думати, а мне, видишь ли, надобно говорити с видетелями, — сказал младший брат, подобрал, протянув их Лою, игральные кости и, повернув голову в сторону, потупил взгляд. — Да, Антал. Считайте, что мои глаза видят вас сквозь века. Я предопределил Лионеля, оставив метеорит там, где его надо было оставить для того, чтобы он нашёл путь к Лионелю. Я предопределил судьбы Виридийской империи, Рубрумской республики и даже Всенародного объединения. Вы, сами того не сознавая, сразу же отправились туда, куда вам надобно было отправиться сразу же. Не нахо́дите примечательным ответ на вопрос: как же так получилось? Вы там, где вам надобно быть, и это, видите ли, неспроста. Так было надобно. С тобою, Антал, мы ещё поговорим, а мне, между тем, надобно закончить дело с моим братом.

— Ты имети помысел говорити, что ты видети дальшее. Нешто ты верити, что аз поверити в такое говорение? — изучая игральные кости, проговорил Лой. Луна спряталась за тучею.

— Аз ничего не верити. Ты здесе — е́дин. Нэя нет, есть только плоть. Плоть есть, но в ней нет духа Нэя. Говорение наше подходити к концу — час учинити то, что должен, — сказал Нэй и встал на ноги.

Брат его попятился назад и, понимая, что ему не одолеть того, кто с утра обеспечил их победою,

собрался бежать. Лой всё ещё имел в себе хоть и слабую, но надежду на то, что брат не станет убивать его. Он не мог поверить в перемену, при которой человек мог бы столь сильно измениться.

Лой не видел Нэя. «Ежели он хотети убити — аз уже б быти убитым», — заключал Лой, и заключение это сбивало его с толку в старании понять брата. Показалась луна, осветив лужайку, некогда находящуюся в тени огромного дерева. Нэй, глядя себе под ноги, поднял вверх левую руку и ровно опустил её.

​

Послышался свист стрел, летящих в сторону братьев. Две словил туловищем Лой. Ещё одна пролетела мимо. Одна попала в левое плечо Нэю, не подавшему виду собственной боли. Лой упал наземь. Нэй, не став доставать из ноющего плеча стрелу, отломил от неё бо́льшую часть и выбросил её, присев на пень.

Было тихо, но Нэй, будто бы услышав кем-то заданный вопрос, ответил, глядя прямо перед собою:

— Раз я вижу будущее — значит, я знаю, как я поступлю. Раз я знаю, как я поступлю — значит, мой выбор мною уже сделан. Раз мой выбор мною уже сделан — значит, сам я уже мёртв. И не фигурально, но буквально. Я во всех тонкостях знаю своё будущее и будущее этого мира. Я буквально знаю, где и что

мне надо сделать. Я буквально знаю мгновения, в которые это тело должно моргать. Мой выбор мною уже сделан, а значит, моё тело — всего лишь тело. Без души. Даже если внутри меня есть душа, то сама она — в клетке. Она не может приказать телу сделать то, что не прописано в выбранном сценарии. Я умер, когда выбрал сценарий для этого тела. Увы, нельзя знать свой выбор заранее и, при этом, жить. Даже если в моей голове что-то есть — оно существует отдельно, а потому я — мёртв. Буквально.

— Для чего миру нужны разделы разумности? — при всей примечательности словосочетания, хо́лодно повторил откуда-то услышанный им вопрос Нэй. — О да, Антал. Это, видишь ли, хороший вопрос. Один из важнейших. И ты прав. Они не для того, чтобы разумнейшие были сильнейшими. Всё это — лишь декорация. Хоть и очень убедительная. Твой вопрос прекрасен, но, боюсь, я могу говорить только то, что до́лжно говорить для того, чтобы получилось то, чему до́лжно получиться. Понимаешь? Есть несколько других вопросов, не менее прекрасных. И я намерен обсудить с тобою именно эти другие. А твой вопрос ты должен задать не сейчас и не мне. Береги его. Он уже прописан в сценарии, а, значит, ты ещё задашь его тому, кому его надо задать. Я могу сказать тебе лишь то, что мы с тобою, если смотреть с моей точки зрения, уже говорили в прошлом. Знай, в Виридийской империи в ваше время будет город: Дрэ-Даль. В городе будет огромный памятник. Сейчас отдохни, а завтра с утра отыщи сквозь мыслепространство этот памятник и ищи момент падения ярко-розового метеорита. Жди меня у места падения этого метеорита.

В момент, когда Нэй замолчал, к нему прибыло трое из четырёх его лучников. Они прибежали с той стороны, с которой прежде прилетело четыре стрелы. За ними показалось ещё двое — те уже не
бежали, но быстро шли. Один из этих двоих был связан и шёл, судя по ножу у его шеи, против своей

воли. Связанного звали Спурием, и он не понимал того языка, на котором говорило племя Лоя.

— Ваше ранение — то есть от меня вред. Аз виноват, — сообщил тот, который не просто прибыл первым, но прибежал.

— Ты не повинен. В этом случении есть своя, особая нужда, — сказал Нэй, глядя прямо перед собою.

«Разумно. Он ведь не умети не знати», — заключил провинившийся и спросил:

— Но тогда нашто заведомо не поведати мне о том, яко оно до́лжно быти?..

— Измена в том, что уже быти — путь открывати к иному дальшему. А нам не надобно иное, — громко ответил Нэй в то время, когда один из пятерых протянул ему нож. — Яко есть — тако и должно быти.

И хотя приведённый связанным не понимал языка, на котором говорили присутствующие, но понял, что сидящий на пне желает разжечь пламя вражды между их племенами. Он понял это, ведь видел, что из тела Лоя торчат такие стрелы, которые прежде принадлежали лучникам его родного племени.

— Завтра наш вождь встретити погибель — и аз получити владычество. После дня завтрашнего аз буду быти вождём, а по тому — вождём вождей, — уже встав на ноги, проговорил Нэй, взял правою рукою протянутый ему нож и замахнулся над головою Спурия.