VI

Первою мыслью Марка стала мысль о том, что выстрелы «слишком уж хаотичны», — сразу же после осмысления этой мысли, откуда не возьмись, появилась другая: «А ведь он предупредил меня. И она согласна была уехать», — а в заключение, без какой-либо паузы, пришли последние слова: «Получается, для остальных горожан сегодня — необычный день», — в этот же момент глаза его перестали видеть. Темнота. Сначала потемнело лишь в области бокового зрения, а после темнота и вовсе заменила собою всё, что мог бы видеть пред собою Марк. Темнота и разноцветные точки. Глядя в парту, он уже не видел ни парты, ни своих рук, ни Марии. Зазвенело в ушах и сразу же стихло.
Да и тело онемело так, будто бы не стало тела.

​

«Но где это я?» — позабыв о том, как оказалось так, что он ничего не видит, не слышит и не чувствует, спросил себя юноша. Будучи лишённым ощущений и чувств, он оказался посреди темноты, тишины и без тела. Он ощутил себя точкою посреди пустоты. Ощутив себя точкою, Марк спросил вслух:

— Я… у́мер?

Оказавшись в пустоте и позабыв о причинах, по которым он оказался в этой пустоте, он позабыл и о том, кто он такой. Осталось лишь непонятное чувство тревоги, которое подводило его к вопросу: «Почему я здесь?» — и он мог бы задаться этим вопросом, да только забыл значение слов «почему» и «здесь».

Совсем уж скоро юноша забыл и своё имя, и то, что он — человек. Он забыл даже значение слова «я».

— Просто точка, — глядя в парту, но не видя этой парты, проговорил тихо Марк. Стоило ему проговорить это — и к нему вернулись и способность видеть, и способность слышать, и способность ощущать. Да, всё это вернулось к нему. Он вновь стал ощущать всё, что ощущало его тело.

Вместе с ощущениями к нему вернулась память и даже некоторое успокоение. Слегка успокоившись, он вновь услышал шум выстрелов, и теперь уже этот шум нисколько не беспокоил сердце юноши — теперь оно билось ровно и спокойно. В числе прочего Марк заметил, что рука его уже больше не держит собою руку Марии. Боковым зрением он увидел, что барышня, как ни в чём ни бывало, продолжает записывать в тетрадь ответы на вопросы, описанные на доске. «Неужели она не понимает происходящего? — слыша хаотичный шум выстрелов и глядя в парту, спросил себя он. — Неужели она думает, что это — учения?»

Не только Сонович, но и все остальные одноклассники работали со своими тетрадями так, будто бы не было никаких выстрелов. И да, порою солдаты уходили в лес на стрельбы. Вот только не было прежде таких «учений», при которых выстрелы производились бы столь беспорядочно и часто.

Задрожали окна, шкаф и парты. Взорвался оружейный склад, что находился на другом конце города. Тем не менее, присутствующие, будто бы даже не заметив этого, продолжали работать со своими тетрадями. «Надо взять её за́ руку и воззвать к синеве», — бессознательно заключил Марк, но, к своему удивлению, обнаружил, что его собственное тело ему более не подвластно. Он по-прежнему глядел в парту.

«НУ ДАВАЙ», — воскликнул мысленно Марк, попытавшись пошевелить правою рукою, но рука его не слушалась. Оставив попытки пошевелить рукою, он заметил, что дыхание его слишком уж спокойно.

«Я́ растерялся или же со мной всё-таки случился какой-то… уда́р? — боясь утвердительно ответить как на первый вопрос, так и на второй, спросил себя Марк. — А что если я — трус, который просто боится взять на себя ответственность за собственное бездействие? Но разве так бывает?».

Внезапно для самого юноши случилась бесконечно странная вещь. Тело его глубоко и спокойнейшим образом вздохнуло. Вздохнуло устало, будто бы он, глядя в парту, сидит в ожидании чего-то. Ум его был перенапряжён — сам он умом своим уж никак не хотел вздыхать. А вздох был спокойным. Не резким, не нервным, но спокойным и ровным. Усталым. Марк понял, что тело его живёт своею жизнью.

Между тем, доносился шум всё новых и новых выстрелов. Порою гремели взрывы, заставляющие дрожать окна и мебель. А тело Марка лишь глядело в парту и время от времени тяжело вздыхало.

Юноша потерял ощущение времени, а учитель химии, тем временем, встал со стула, проговорил:

— Не отвлекайтесь, — и, к удивлению Марка, что наблюдал за ним боковым зрением, просто ушёл в коридор, закрыв за собою дверь. Юноша не заметил возникшей примечательности: учитель во время годовой контрольной оставил кабинет, но никто из одноклассников Хромова не стал переговариваться, чтобы обсудить верность того или иного ответа на тот или иной вопрос, — такого не было. Учитель ушёл, но учащиеся, будто бы они — люди добросовестные, просто продолжили работать со своими тетрадями.

«Разбудите меня. Кто-нибудь. Пожалуйста», — мысленно обратился Марк к классу и, сразу же после этого, задумался над тем, почему его одноклассники не замечают шума выстрелов и грома взрывов.

«А, впрочем, плевать на них. Я должен пытаться до тех пор, пока не получится», — заключил Марк и отдался новым попыткам овладеть хотя бы какою-то частью своего тела.

Да, Хромов потерял ощущение времени в полдесятого, но пятнадцатью минутами позже дверь открылась — и в кабинет вошёл тот, кого он уж никак не ожидал. В кабинет вошёл Штормовский.

— Марк, подожди минуту, — стоя у дверного проёма и глядя на того, к кому обращался, сказал громко Дмитрий и объявил ещё громче уже для всех: — Нам нужны добровольцы, которые останутся с нами для того, чтобы удержать школу, чтобы выиграть время для тех, кто уйдёт в Светополь. Остальные — уходите сейчас же. Уходите, но если кто-то из вас способен остаться с нами — пожалуйста, останьтесь.

Марку пришлось удивиться. Он ведь не знал, что ныне Дмитрий — пленник своего тела. Как и он сам.

Почти все одноклассники Марка встали и спокойно зашагали к выходу. Остались лишь Штормовский, Хромов и Сонович. Мария уже ничего не записывала в свою тетрадь. Послышался топот идущих по коридору в то время, как Дмитрий, подойдя к Марку, сказал то, из-за чего прежде просил его остаться:

— У меня дома четыре автоматические казнозарядные винтовки под унитарный патрон. Подкинь меня до дома, чтобы я смог забрать автоматы и патроны, верни меня — и больше у меня к тебе просьб нету.

*********Начало*примечания****************************************************************

Статья 64-я Уголовного кодекса: «Воспрещается изготовление, распространение, хранение и использование любых казнозарядных оружий и унитарных патронов. Наказывается смертной казнью

с конфискацией имущества. Обвинительный приговор не подлежит обжалованию и приводится в исполнение в день вынесения приговора». А приговоры по этой статье почти всегда выносились в день следствия. Да и со следствием по подозреваемым по этой статье никто и никогда не тянул.

​

Вот только ни автоматическими винтовками, ни унитарными патронами Штормовский не обладал.

*********Конец*примечания*****************************************************************

Услышанное разозлило Марка. Он знал, что помочь Дмитрию — всё равно, что подписать себе смертный приговор. «Зачем? Зачем ты втягиваешь нас в это? Если я помогу тебе, то выхода отсюда для меня уже

не будет», — размышлял Хромов, а Мария достала из его правого колчана заряженный пистоль. Как только она достала из правого колчана его пистоль, так сам юноша ощутил возвращение контроля над собственным телом. Дыхание его стало таким, какое соответствовало его сознанию. Осмыслив возвращение контроля над собственным телом, Марк посмотрел в глаза Дмитрию, встал из-за парты и, сжав ладони своих рук в кулаки, избил Штормовского так же, как когда-то давно: сначала, чтобы тот согнулся, в туловище, а после — по лицу.

Никто не заметил, но две минуты, как замолчали ружья, и взрывы уже не гремели. Прекратился шум.

Штормовский, словив лицом кулак Хромова, немного потерял в координации и, отступив назад, рухнул на пол. Марк повернулся к Марии, а она, стоя у огромного шкафа, целилась себе в ногу.

— Что. Ты. Делаешь? — спросил Хромов у Сонович угрожающе низким тоном.

— Надо хотя бы попытаться помочь им, — сказала она и, целясь в стопу своей левой ноги, взвела курок.

— Нет. Мы уходим, — твёрдо проговорил Марк и резко зашагал к ней. А она выстрелила. Вернее, не она. Она не стала бы ни говорить сказанных её телом слов, ни стрелять себе в ногу. Это была не она.

Лицо Марка онемело, и сам он, отшагнув от барышни, невольно потянулся растопыренными пальцами левой руки своей к левой стороне своего лица. А Мария, между тем, не подала виду собственной боли. Юноша, держа свои глаза широко открытыми, с ужасом смотрел на кровавую дыру в её кроссовке. Сонович проговорила:

— А ты не переживай. До свадьбы заживёт. Но если мы не попытаемся им помочь — я покончу с собою. Поверь, я смогу, ведь не стану жить с памятью о том, что мы могли помочь им, но даже не попытались.

Осмыслив сказанное барышнею, Марк решил, что «ей сорвало башню». «Но останется ли она верною своим словам потом, если я сейчас проигнорирую их? Неужели для неё, действительно, настолько

важно то, как мы сейчас поступим? Или же это просто сиюминутный безумный порыв?» — размышлял быстро юноша. Он мог скрутить ей руки, воззвать к синеве и насильно отвести Сонович от опасности.

— Я могла бы спрятаться в шкафу, — отметила она и, обхватив дуло пистоля левою рукою, протянула его Марку. В кабинет вбежали трое одноклассников Дмитрия и, следом за ними, шестеро «добровольцев».

— Школа эвакуирована! — выкрикнул один из трёх одноклассников Дмитрия в сторону самого Дмитрия.

​

Подойдя к Сонович, Хромов забрал у неё свой разряженный пистоль, спрятал его и проговорил гневно:

— Хорошо. Я попытаюсь помочь, — ключевым было слово «попытаюсь», — но после этого мы уходим.

Подойдя к уже ставшему на ноги Штормовскому, Марк схватил его за предплечье левой руки — и их тела, и одежда, и личные предметы, содержащиеся при них, — всё окуталось кольчатым узором, источающим собою неистово-яркий синий свет. Свет был столь ярким, что походил скорее на белый.

Окутавшись синевою, Хромов посмотрел в окно. За окном виднелись спортплощадка, забор и высокий сосновый лес. Марк посмотрел в окно, и всё видимое им принялось приближаться к нему столь резво, как он сам не ожидал. Если бы не странность устройства Второго раздела, то это движение разорвало бы и его, и Дмитрия, но они, тем временем, ничего не ощутили. За одно мгновение они совершили,

назовём его так, «рывок» к опушке леса и остановились. Марк боялся улететь слишком далеко, ведь боялся потеряться в поисках обратной дороги, — потому-то он и остановился на полпути к Светополю.

— Мы, по-моему, пролетели мимо, — даже слегка улыбнувшись, отметил, на удивление, несколько весёлою интонациею Дмитрий, пока они спускались к опушке леса. Марк не придал значения странности этой интонации. Мгновением позже, уже избавив себя и Штормовского синевы, Хромов проговорил:

— Ты ведь знал, что я не стану помогать. Ты ведь не мог не знать, что я не стану нарушать… — говоря это, Марк пробегался взглядом по лесу в поисках недоброжелателей. Он мог бы уйти, ничего не объясняя, но ему нужно было убедиться в том, что Дмитрий останется в безопасности.

— Да, я знал, что ты вряд ли согласишься на это. Но попробовать всё же стоило. По крайней мере, я в это верил, а вопрос веры — всегда первостепенен. Получается, ты решил оставить меня здесь?

Марк, чтобы осмотреть освещаемую солнцем степь, повернулся к Штормовскому спиною и ответил:

— Да. Плевать мне и на тебя, и на других. Если бы не мой свод правил… и если бы мне взамен гарантировали спасение её жизни и моей, то я помог бы врагу вырезать вас.

— Вырезать? — не удивлённо, но заинтересованно, спросил Дмитрий, глядя Марку в спину, и, что примечательно, улыбнулся. — И даже шестилетних первоклашек?

— ДА! — повернув голову в сторону, почти что криком воскликнул Марк и ощутил противоречие. С одной стороны, он хотел бы верить в правдивость своего ответа, с другой — ему вспомнилось то, как его душу восхитило желание Марии помочь младшекласснику, оказавшемуся в затруднительном положении. Марк не был уверен в искренности своего ответа — потому-то и ответил почти что криком.

— И правильно. Плевать на других. Окажись другие перед таким выбором — они пожертвовали бы тобою. Так почему бы тебе не пожертвовать ими? Лети. Лети как можно скорее. Тебе ну́жно поспешить.

«Что же с ним не так?» — спросил себя, оборачиваясь, Хромов, но не успел он посмотреть Дмитрию в глаза, как увидел людей в коричневых пиджаках со вшитыми в рукава белыми повязками. Люди в коричневых пиджаках, стоя в тени леса и держа в руках мушкеты, целились в стоящих на опушке леса.

Широко открыв глаза, Марк рывком подступил к Дмитрию, чтобы прикоснуться к нему, чтобы успеть захватить его вместе с собою в режим полётов. Зазвучал шум ружейного залпа, и пуля добралась до Хромова прежде, чем рука его коснулась Штормовского, а потому сработал «защитный механизм».

Марк понимал, что в ближайшие три секунды он не сможет выйти из режима полётов, а, следовательно, если недоброжелатели вслед за ним окутаются синевою и «пальнут» по нему, то никакой защитный механизм в ближайшие три секунды уже не сработает. Заметив то, как Дмитрий принялся падать «сквозь него», Марк закрыл глаза, резко набрал высоту и, сразу же после этого, «рывком» направился к школе.

Отличнейшим образом ориентируясь в том, какое окно к какому кабинету ведёт, Марк влетел в кабинет химии и, даже не успев осмотреться, увидел Сонович лежащею на учительском столе. Глаза её были закрыты, а под её шеею, ближе к правой груди барышни, виднелась пропитанная кровью марля, что была привязанною к, очевидно, ужасной ране. Увидев Марию, он неспешно подлетел к ней и, глядя на неё, несколько потерялся умом. Потерявшись умом, он проговорил без упрёка и ужасно подавленно:

— Маша́… а как же Белинск? — в вопросе его не было вопроса, но было сознание им того, что сам он ничего не понимает. Тем не менее, парою секунд спустя он пришёл в себя и, придя в себя, понял, что

ему ещё только предстоит проверить, жива ли она. Глядя на Марию, Марк лишил себя синевы.

В другом конце освещённого солнечным светом кабинета сидел на полу человек в коричневом пиджаке с вшитой в рукав белою повязкою. Человек этот был ранен, но в руке держал пистоль. Стоило юноше выйти из режима полётов, и незнакомец выстрелил в него, заставив своё оружие вспышкою и ровно на одно мгновение окутаться красным угловатым узором. То же самое произошло, когда пуля коснулась штанины Хромова — ткань этой штанины, подчиняясь бессознательному желанию юноши, выступила в роли доспехов — она вспышкою и ровно на одно мгновение окуталась зелёным кольчатым узором.

Пуля, пробившись сквозь ткань, всё же вонзилась в левую, — чуть ниже колена, — ногу Марка.

Упав на колено раненой левой ноги, Марк достал с левого колчана своего пистоль, взвёл курок и выстрелил в сидящего под стеною человека. Окутался на мгновение неистово-ярким зелёным узором пистоль юноши. Вот только человек в коричневом пиджаке оказался способным взывать к синеве, а потому сработал защитный механизм, и пуля прошла сквозь него, и Марк, увидев это, обронил пистоль, окутался синевою и направился к незнакомцу. Пересекая кабинет, он достал из ножен меч и, подлетев к мужчине, рубанул его мечом. Он не заметил ни яркости свечения узора, которым окутался находящийся в его руках меч, ни того, насколько тот оказался нынче острым и лёгким. Марк, уже вытирая лезвие меча о левый рукав своей джинсовой куртки, принялся осматриваться. В кабинете лежали лишь тела «друзей» Дмитрия и тело человека в коричневом пиджаке — на теле виднелась кровавая прямая, от левого плеча и до печени. Осмотревшись и спрятав свой меч, юноша подлетел к Марии, лишил себя синевы и, невольно затаив дыхание, потянулся пальцами правой руки к шее Марии. Не успела его рука коснуться её шеи, как он остановился. Момент оказался слишком... Марк нашёл нужным озвучить просьбу.

— Котёнок, — обратился он и, обхватив ладонями своих рук щёки барышни, принялся бережно водить по ним большими пальцами своих рук. — Ничего делать не нужно. Просто живи. Живи и всё.

Вновь затаив дыхание, он вновь потянулся правою рукою к шее Марии.

«Жива! — отметил мысленно Марк, ощутив пульс. Глаза его покраснели. — Жива…».

Закрыв глаза, он наклонился своею головою к её голове и коснулся своим лбом её лба. Всё ещё держа левую руку на её правой щеке, а правую — на шее барышни, он напряжённо выдохнул носом, сказал:

— Всё. Остальное я́ сделаю. Потерпи ещё чуть-чуть, — и, открыв глаза, отвёл голову от её головы.

Сознавая, что ему вполне себе могут пригодиться порох, пули и деньги, он сначала поднял с пола свой пистоль, спрятал его в прежде пустующий левый колчан, а после — стал оглядываться в поисках своего рюкзака. Девятью секундами позже его рюкзак уже был при нём, а сам он, схватившись рукою за руку Марии, стал взывать к синеве. Окутались и он и она синим кольчатым узором. Испытывая телом невесомость, Хромов взял на руки Сонович. К слову. Он понимал, что рану в левой ноге лучше бы перевязать, но посчитал, что он нынче скорее доберётся до больницы Светополя или до больницы любого другого города, чем рана в ноге его станет проблемою. Сама же рана кровоточила, но не болела, и на то была своя крайне неестественная причина. Заскрипела дверь, и в дверях показался Смирнов.

— Марк… — оцепенев, проговорил негромко и несколько растерянно Владислав. А сам Марк, даже не осмыслив причудливости случившейся встречи, решил одним рывком набрать как можно бо́льшую высоту, чтобы с этой как можно бо́льшей высоты выбрать наилучшую траекторию рывка к Светополю.

Закрыв глаза, Хромов принялся набирать высоту и, сразу же после этого, забылся…

Открыв глаза, юноша заметил, что он падает. Быстро придя в себя, он отыскал взглядом Марию — она, как и он, падала, но намного ниже него, спиною книзу и лицом — кверху. Для того, чтобы нагнать её, Марк принял вертикальное положение. Уже схватив её руку своею рукою, он воззвал к синеве и, окутавшись синевою, прижал барышню к себе. Сохраняя инерцию, они всё ещё с ужасною скоростью падали, но Марк, падая, скорректировал падение, и они с Сонович нырнули под землю в месте расположения одного из окопов. Оказавшись посреди спортплощадки, в окопе, он приземлил Марию таким образом, чтобы она, лишившись синевы, не рухнула на землю, но уже оказалась лежащею.

Сам же Марк, лишив себя и подругу синевы, рухнул на колени по правую сторону от лежащей на земле одноклассницы. Правою рукою он опёрся о землю у левого плеча барышни, а левою — у правого её плеча. Головою своею он нависал над головою Марии. Закрыв глаза и тяжело вздохнув, юноша

потянулся левою рукою к её шее, чтобы убедиться в том, что она — жива. Убедившись в этом, он приподнялся с помощью усилия одной только правой ноги и осмотрелся. Со стороны леса к школе шло не менее десяти человек в пиджаках уже знакомого ему образца. Увидев их, он тут же пригнулся.

Пригнувшись, Марк опустился обратно на колени, — туда, где он стоял на них прежде, — и, откинувшись назад, сел на землю. Сев на землю, он достал с рюкзака аптечку, вытащил из аптечки ножницы, быстро отрезал ту половину левой штанины, что находилась ниже колена, туго перевязал рану бинтом и, сразу же после этого, принялся заряжать свои пистоли уже теперь окровавленными руками. Зарядив уже второй пистоль и спрятав его, Марк осмыслил весь масштаб возникшей проблемы.

Нужно было принимать решение. Либо лететь, либо не лететь. И оба варианта были ужасными.

На большой высоте лететь нельзя было, ведь юноша мог снова потерять сознание во время полёта. Вдоль земли лететь нельзя было, потому что «встреча с препятствием» в ужасной степени гасила бы скорость полёта, превращая Марка и Мария в легкодоступную мишень. Нужна была высота, — хотя бы такая, чтобы полететь над лесом, — но юноша мог потерять сознание, и тогда пришлось бы падать.

«Получается, лететь нельзя», — решил Марк, и ум его охватил ужас, ведь оставаться здесь тоже нельзя было. Невольно замарав кровью свои волосы, он схватился за голову и поднял свой взгляд к небу.

Между тем, светило солнце и небо было почти безоблачным. Ни дождя, ни чёрных туч, ни грозы, ни даже простого ветра. Обычный солнечный слегка жаркий день. Жизнерадостная, казалось бы, погода.

«Должен быть какой-то способ, чтобы спасти её, не убивая её», — крутились в его голове слова, но дальше этих слов дело не шло, потому что не могло быть столь желаемого им способа спасти Марию.

Всё ещё держась за голову окровавленными руками, он опустил голову и потупил свой взгляд.

​

«Так что же, всё? Конец?» — спросил себя юноша и, к своему несчастью, не успел даже как-то обдумать, как-то осмыслить эти слова. Не успев толком-то обдумать эти слова, он столкнулся с сознанием реальной возможности потерять Марию. И она стала для него бесценною, и он возжелал посмотреть на неё.

​

Взглянув на барышню, юноша удивился тому, насколько она оказалась прекрасною. Ещё несколькими мгновениями ранее она такою не была. При всей силе чувств Хромова к Сонович в последний год, он сейчас удивился её красоте и, удивившись её красоте, вспыхнул гневом на тех, из-за кого не мог доставить её в больницу. Затряслась голова Марка и руки его принялись сжимать эту голову. Он глядел

на барышню, и чем больше он глядел на неё — тем больше в нём разгоралось пламя гнева на людей в пиджаках, тем больше он хотел резать и рубить. Гнев завладел умом, и ум лишился сознательности.

​

Марк, глядя на Марию, уже не видел самой Марии. Он позабыл и о ней, и о необходимости защитить её.

​

Юноша закрыл свои глаза, и голова его успокоилась и руки его перестали сжимать эту голову. Потух разум — остались лишь ум и память о том, кто есть враг. Составился план. Юноша, следуя составленному на скорую руку плану и по-прежнему держа свои глаза закрытыми, обнажил уродливые шрамы на руках, отбросил джинсовую куртку в сторону, к ногам Марии и, опираясь на одну лишь правую ногу, встал.

Встав на ноги, он открыл глаза и увидел вдали от себя людей в коричневых пиджаках. Те стояли у ворот

и, глядя на Марка, переговаривались между собою. Марк, положив ладони на траву, подпрыгнул и, опираясь на руки, ступил правою ногою подле ладони правой руки. Опираясь на правую ногу, он вылез из окопа и достал из ножен меч; тот окутался ярко-зелёным, — чуть ли не белым, — состоящим из параллельных друг другу и едва изогнутых линий узором.

Глядя на недоброжелателей, Марк зашагал к ним. Неспешно шагая, он ужасно хромал на левую ногу.

Сказать, что он был не в себе — ничего не сказать: он отчаялся, и взгляд его был холоден. Тем не менее,

в голове его содержался план, и сам он, следуя этому плану, пристально следил за людьми в пиджаках.

Неспешно подступая к ним и сжимая в руках рукоять своего меча, он следил за недоброжелателями в ожидании того, как кто-то из них окутается синевою. Оказавшись в тени высокого дерева, он остановился.

Люди в пиджаках принялись доставать из колчанов своих пистоли — другого оружия при них не содержалось. Доставая свои пистоли, они принялись отступать друг от друга: кто-то отступил от Марка, кто-то подступил к нему, кто-то совершил шаг влево, кто-то — шаг вправо. Растянулась «линия врага».

Враг, конечно же, мог открыть по юноше огонь, но в таком случае Марк рассчитывал на «защитный механизм». А вот если кто-то из недоброжелателей войдёт в режим полётов раньше юноши, то ему, согласно составленному на скорую руку плану, надлежало заметить это, воззвать к синеве, отлететь в сторону, зайти с этой стороны и на ходу зарубить воззвавшего к синеве пролётом сквозь «линию врага». Зарубив воззвавшего к синеве и оказавшись далеко за спинами людей в пиджаках, ему предстояло либо зайти на второй пролёт, либо затаится в ожидании того, как кто-то другой войдёт в режим полётов.

​

Заметив то, как находящиеся почти в сотне шагах люди навели на него дула своих пистолей, Марк покрепче сжал лежащую у него в руках рукоять своего меча и, замахнувшись, отвёл острие себе за спину.

​

Он отвёл остриё своего меча за спину и тут же был разбужен. Случилось вмешательство.

​

Откуда не возьмись, с неба упал стол, разделивший собою Хромова и нацеливших на него свои оружия. На столе виднелся синий угловатый узор. Следом за импровизированным заслоном, с неба, спиною к Хромову, упал человек. Марк, конечно же, не мог не узнать упавшего. Человек этот держал в правой

руке своей заряженный пистоль и был никем иным, как Владиславом — приземлившись, он лишил себя и стол синевы. Лишив себя синевы, он схватился левою рукою за ножку стола, и стол окутался угловатым теперь уже ярко-красным орнаментом. Прозвучали выстрелы, заставившие Хромова пригнуться и подступить к Смирнову. Марк оказался выбитым из колеи, ведь сейчас он не мог наблюдать за врагом. Лишившись своего плана, он оказался разбужен, но пока ещё всё же не успел прийти в себя.

Стол, между тем, словил собою пулю, и пуля, вонзившись в древесину, не смогла её пробить. При иных обстоятельствах Марк удивился бы этому, но сейчас он ничего не понимал. Он лишь подступил к Смирнову, а тот, держась левою рукою за ножку стола, повернулся головою к Хромову и прокричал:

— КАКОВ. ТВОЙ. ПЛАН? ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ? — он кричал, потому что каждая новая пуля, которую ловил собою стол, била по сознанию Владислава. Ему было больно. А Марк на мгновение задумался. Принялась возвращаться способность мыслить. Вспомнив то, на чём он тогда остановился, он ответил:

— Если я полечу, то могу потерять сознание, и она может разбиться.

— А, не, ну тогда конечно. Иди! Атакуй! — указывая дулом своего пистоля в стол, предложил Смирнов. Ирония его вернула Хромова к необходимости выбора между вариантами: «либо лететь, либо не лететь», — и сейчас выбор казался столь очевидным, что сам Марк осмыслил глупость своего намерения вступить в бой. Масштаб этой глупости мог бы пристыдить его. Мог бы, но сейчас Хромову не стало стыдно. Ему стало страшно. Он сейчас искренне не понимал того, почему он решил вступить в бой.

— Марк… — негромко, но быстро, твёрдо и глядя в глаза Хромову пристальным взглядом, обратился Владислав. — Нет времени думать. Оставь мне меч. Я налечу на них, а ты забирай её и… — тут Смирнов закрыл глаза, ведь в стол прилетела очередная пуля, и это в очередной раз ужалило его ум.

— Но у тебя же нет опыта, чтобы с мечом… — спешно проговаривая слова, запнулся Марк.

— Зато у меня есть Первый раздел, — открывая глаза, поспешил отметить Владислав и, обронив свой заряженный пистоль, резко протянул теперь уже пустующую правую руку свою Хромову.

Марк вложил в протянутую ему руку рукоять полуторного меча и, сразу же после этого, воззвал к синеве.

Уже приземлившись в окопе, Марк стал быстро и тихо проговаривать слово «прости», — он сам уже не знал, пред кем извинялся: пред Сонович ли или пред Смирновым? Пред нею он был виноват за то, сколько времени потерял. Пред Смирновым он был виноват за то, что тот теперь, выигрывая для него время, скорее всего, погибнет. А ведь он был виноват ещё и в том, что если бы не Смирнов, то сам Марк так и не вернулся бы своим умом в реальную действительность. «Какова же удача», — мог бы отметить наблюдатель, не знающий о том, что никакой удачи здесь и не было. Был безжалостный, но замысел.

Лишившись наконец-таки синевы, он быстро протянул руки в лямки своего рюкзака, схватился рукою за руку Сонович и, ощутив её пульс, стал взывать к синеве. Совершая всё это, он всё ещё тихо проговаривал слово «прости». Показался синий орнамент и на теле юноши и на теле барышни, и сам Марк замолчал.

Окутавшись синевою, он протянул ладони своих рук под спину барышне, прижал её к себе и, после

этого, шустро повернулся спиною к Владиславу, чтобы Мария, в случае чего, не словила пулю, — быстро закончив с этими приготовлениями, он прижал голову барышни к своей груди, сжал зубы и вмиг

оказался достаточно высоко. Оставалось лишь совершить второй, заключительный рывок. И он вновь сжал зубы. Вот только не Светополь был его целью. Совсем не Светополь. Куда-нибудь как можно подальше отсюда — вот какова была его цель. Впрочем, дальнейшего он уже не помнил.