Открыв дверь кабинета, Марк пропустил Марию перед собою. Кабинет этот, как и большинство других в данном учебном заведении, содержал в себе большую настенную зелёную доску, учительский стол, пятнадцать двухместных парт, расставленных в три ряда, и огромный шкаф, закрывающий собою
всю стену, находящуюся напротив стены с доской. На доске, как всегда, висела большая карта
Земли, — на карте виднелись два континента: Лавразия и Гондвана; меж континентами, посреди
океана Тэтиса, располагалась группа небольших островов. Согласно расписанию, для 10-В проводился урок географии, и вела его классный руководитель этого класса. На этой худой, не молодой, но и
отнюдь не старой женщине виднелись серые брюки, серый пиджак и клетчатая белая рубашка.

​

Сонович, войдя в кабинет, шустро поздоровалась с учителем, сидящей за своим столом, торопясь извинилась за опоздание и, не дожидаясь разрешения, поспешила к парте, находящейся в конце среднего ряда. Юноша же, пропустив одноклассницу вперёд, преспокойно переступил через порог, неспешно закрыл за собою дверь и плавно повернулся к сидящей за учительским столом, желая проговорить всё то же самое, что и Мария, но не успел он сказать хоть что-нибудь, как учитель, глядя на него, кивая головой и слегка улыбаясь, сказала хоть и по-доброму, но с упрёком:

​

— Марк, — на что он, подражая её интонации и точно так же кивая головою, проговорил:

 

— Арина Никитовна.

 

— Только давай… без вот этого вот. Проходи, садись и не мешай, — сказала учитель и, указывая левою рукою на галёрку, поставила в классном журнале отметки о том, что Сонович и Хромов присутствуют на уроке. Марк же прежде, чем зашагать в указанную сторону, сначала весьма показательно приложил правую руку к левой груди своей и, плавно кивнув, проговорил низким голосом:

 

— Спасибо.

 

Хоть Арина Никитовна и не поняла этого, но он, увы, поблагодарил её искренне. Пожимая по пути руки, протягиваемые ему юношами, сидящими за левым и средним рядами, Хромов подошёл к парте, за которою уже сидела Сонович, повесил рюкзак на спинку стула и сел за эту парту. Учитель продолжила вести урок, который трудно было назвать уроком, ведь Арину Никитовну слушали сидящие только за первыми партами. Остальные же негромко, но всё же общались меж собою, обсуждая то, что им хотелось обсуждать. Оно и понятно, ведь началась предпоследняя неделя в текущем учебном году.

 

Положив руки на парту, Хромов принялся наблюдать Сонович. Она уже читала одну из своих книг по анатомии. «Медицина, медицина и ещё раз медицина», — мысленно отметил он, глядя на свою

подругу. От скуки застучав пальцами по парте, юноша принялся осматриваться и почти сразу же приметил виднеющиеся на побелённом потолке вмятины от пуль. Вмятины эти располагались ровно над тем местом, на котором он стоял с полминуты назад. Глядя на эти вмятины, Хромов тяжело вздохнул.

 

К слову, за первою партою правого ряда, под одним из трёх оконных проёмов, сидел Владислав. А вот за партою, находящеюся перед партою Марка и Марии, сидели некто Николай и Семён. Николай, не разочаровывая Хромова, повернулся к нему и, тасуя в руках колоду игральных карт, проговорил тихо:

 

— Так. Ну что мы, кто мы? — на руке задавшего этот вопрос виднелась ярко-красная повязка.

 

Глядя на Николая, Марк улыбнулся азартною улыбкою. Улыбнулся не потому, что хотел играть в карты

«на желания», но потому, что хорошо знал Марию, которая боялась «играть на желания». Марк знал, что она, по свойственной ей причуде, не сможет «сидеть спокойно и читать книгу» в то время, пока он будет «веселиться без неё», а потому он, глядя в глаза Николаю и улыбаясь, проговорил несколько надменно:

 

— Раздавай.

 

— А не хочешь ли ты узнать, как устроен ментальный суд? — резковато закрыв книгу, предложила Сонович несколько нагло. Марк не повернулся к ней головою, но, немного опустив взгляд, сказал:

 

— А вот хочу, — и, обратно поглядев Николаю в глаза, проговорил: — Давайте пока что без меня.

 

— Ясно, — произнёс Николай, понимая, что названное «пока что» уже надолго, и повернулся к одноклассницам, сидящим за третьей партою их же ряда. Те всё это время как раз глядели на Николая.

 

— Итак, ментальный суд, — проговорил Марк, повернувшись туловищем к Марии и поглядев ей в глаза. Локоть левой руки он положил на парту, локоть правой — на спинку стула, а кисти рук сложил в замок таким образом, чтобы большие пальцы упирались друг в друга. Сонович подумала: «Дура. Сейчас читала бы книгу и не думала бы ни о каких судах». Она, в отличие от Марка, не стала поворачиваться к нему даже головою, вместо этого она держала свои сложенные в замок руки на парте и смотрела на них.

​

Она, конечно же, хотела, чтобы разговор о Третьем разделе разумности завершился как можно скорее. Желая этого, она пришла к выводу, что ей нужно постараться объяснить устройство ментального суда таким образом, чтобы объяснение это было понятным, чтобы юноша с первого же раза понял это объяснение. Придя к выводу о необходимости постараться, она решила «зайти издалека».

 

— Ментальный суд помогает Третьему разделу отличать справедливые запросы от несправедливых. Это важно, потому что Третий раздел исполняет только те запросы, которые справедливы. В среде мыслителей есть поговорка: «Всё, что ни делается с помощью Третьего раздела — всё к лучшему»…

 

— И что же тогда есть справедливость? — спросил юноша, заметив запинку барышни.

 

— Да. Справедливость, согласно Третьему разделу, не равносильна равенству, а справедливо лишь то,

что хорошо как для одного, так и для другого. И да, тут есть момент равенства, но… — сказала Мария и задумалась. Она задумалась, а Марк, тем временем, мысленно проговорил: «Женщины… Вопрос был в том, как устроен ментальный суд, а она повела разговор туда, где сама теперь не знает, что сказать».

 

— Ладно, забудем о справедливости, — предложил Хромов. — Как устроен ментальный суд?

 

— Весьма просто, — повернув к нему голову и посмотрев на мгновение ему в глаза, ответила она. — Для начала пойми вот что: тот, кто делает запрос — это истец, а тот, к кому делается запрос — это отвечающий. Когда суд принимает запрос — происходит две вещи. Первое: время останавливается. Второе: сознание истца знакомят с памятью отвечающего, а сознание отвечающего — с памятью истца. Ознакомление с памятью устроено так, чтобы истец и отвечающий к концу этого ознакомления сами уже не знали, кто из них — истец, а кто — отвечающий. И они, в ходе этого ознакомления, как бы становятся абсолютно одинаковыми. Будучи одинаковыми, они оказываются ещё и ознакомленными с памятью как истца, так и отвечающего. Вот они-то теперь готовы выступить в роли одного единого судьи, который и решит, исполнять ли запрос, сделанный истцом, или не исполнять. А, и кстати: истец, будучи ещё в

жизни ознакомленным со специальным учебником по Третьему разделу, знает, что после ментального суда истцу будет положено вернуться в тело истца, а отвечающему — в тело отвечающего. Раз об этом знал истец, то, очевидно, об этом будет знать и судья, ведь он будет ознакомленным ка́к с памятью отвечающего, та́к и с памятью истца. Получается так, что единый судья понимает, что после окончания этого суда ему придётся вернуться либо в тело истца, либо в тело отвечающего. Но он же не знает о том,

в каком из этих двух тел ему придётся оказаться, а потому он хочет, чтобы после завершения этого ментального суда хорошо было как отвечающему, так и истцу. В конечном итоге именно этому единому судье и предстоит вынести решение по делу. Запрос будет либо одобрен, либо отклонён. А после своего вердикта и истец, и отвечающий забудут о том, как они участвовали в этом суде и вернутся в свои тела.

Ну что, доволен?

 

— Ещё не знаю, — ответил Марк. Он, слушая Марию, едва поспевал своею мыслью за её словами. «Ох и намешала», — заключил бы он, если бы не старался сосредоточиться на её речи. Юноша предложил следующее: — Давай представим, что я — мыслитель и хочу, например, закрепить за тобою конструкт. Для этого я вхожу в мыслепространство, нахожу тебя и делаю запрос, и время останавливается…

 

— Нет, время останавливается ещё тогда, когда ты входишь в мыслепространство, — прервала Мария.

 

— Но ты ведь сама…

 

— Да, я сказала так, но только для того, чтобы ты понял, что ментальный суд не затратен по времени относительно реальной жизни. И нас же заставят забыть о том, как мы участвовали в ментальном суде, а потому мы даже не заметим того, как принимали участие в этом ментальном суде.

 

— Ладно, — резковато, но всё же без упрёка отметил Марк. — Я делаю запрос, и после этого начинается ментальный суд. Суд знакомит меня с твоими воспоминаниями, а тебя — с моими. Так?

 

— Да, — ответила Сонович. — Знакомит до тех пор, пока мы не станем абсолютно одинаковыми.

 

— И именно из-за нашей полной схожести нас можно будет рассматривать как одного человека?

 

— Да. Когда мы полностью ознакомимся со всеми нашими воспоминаниями и забудем кто есть кто — в этот момент нам надо будет принять решение: либо исполнять твой запрос, либо не исполнять. А после принятия такого решения ментальный суд лишит нас памяти о том, как мы участвовали в этом суде.

 

— Теперь я доволен, — проговорил юноша, чтобы закрыть обсуждаемую тему. У него имелось ещё огромнейшее множество вопросов по этой теме, но он не хотел, чтобы Сонович начала раздражаться. «Если для меня это будет невыгодно, то мыслители не смогут открыть для себя мою память. Получается, я в безопасности», — наивно заключил Марк и спросил уже вслух: — А откуда ты узнала обо всём этом?

 

— Папа, — ответила она и тут же засмущалась. — Вообще-то, он просил никому не рассказывать, но…

 

— Но ты оказалась мастером хранить тайны, — воспользовавшись запинкой, вставил Марк.

 

Сонович, услышав сказанное, хоть и улыбнулась, но, посмотрев ему в глаза, немного опустила голову,
из-за чего оказалась глядящею на него исподлобья. Тем не менее, её всё же повеселило сказанное Хромовым. «Вообще-то, он просил никому не рассказывать, но я ведь знаю, что тебе ужасно
интересна эта тема», — уже теперь сформулировала она, но, улыбаясь, проговорила лишь:

 

— В общем-то, да.

 

— А сам-то он откуда узнал, что к чему? — хоть и сомневаясь, но всё же решил поинтересоваться Марк.

 

— Действительно, — причудливо качнувшись, отметила Мария и почти сразу же спросила: — откуда же главе здравоохранительного ведомства может быть известно о том, как устроен Третий раздел? Он же

не общается ни со Штормовским, ни с твоим отцом, — озвучив это, она задумалась и, переведя взгляд

на парту, сказала: — Впрочем, странно, что ты сам толком-то ничего не знаешь о Третьем разделе.

 

— Ну, хорошо, — сказал Марк. — Стало быть, «никто ни в чём не виноват»?

 

— Не-а, — не радостным, но именно довольным тоном мяукнула она, посмотрев в глаза юноше, и, повернув голову обратно к своим рукам, сказала: — Не «никто ни в чём не виноват», а «никто не виноват в том, кем стал».

 

— Ну, допустим, — согласился Марк. — Но что значит само это выражение?

 

— ННВВТКС — это название теории, суть которой в том, что свободы воли — нету, потому что не мозг определяется сознанием, но сознание определяется мозгом. Мозг — предмет, а всё предметное — в оковах причинно-следственной связи, а всё находящееся в этих оковах — поддаётся просчёту. Увы, но выбор человека поддаётся просчёту. А если выбор человека поддаётся просчёту, то нету никакой свободы воли. И все заведомо равны со всеми. Просто кому-то везёт больше, а кому-то — меньше.

Кому-то везёт в том, кем он стал, а кому-то — не везёт. Саму же теорию «ННВВТКС» надо понять именно для того, чтобы Третий раздел открылся для тебя. Это одно из трёх условий, есть ещё два: нужно быть овладевшим Вторым разделом и нужно ознакомиться со специальным учебником. Впрочем, говорят,

что настоящим испытанием становится именно теория «ННВВТКС», потому что к ней нужно быть подготовленным, а иначе человек всё поймёт неправильно. Не так, как того требует Третий раздел.

 

— Понятно, — проговорил задумчиво Марк. — А самого специального учебника у тебя, часом, нету?

​

— Нету. Да и откуда…

 

— Действительно. Откуда же у главы здравоохранительного ведомства может быть учебник по Третьему разделу разумности? Он же не общается ни со Штормовским, ни с моим отцом.

 

«Ах ты ж», — заключила она, поглядев ему в глаза. Она, конечно же, поняла, что его реплика неспроста напоминает собою её ответ на вопрос о том, откуда её отец узнал об устройстве ментального суда.

 

— Я ж, кстати, прочитал, — проговорил он и принялся доставать из рюкзака подразумеваемую книгу. Достав её, он положил эту книгу на парту.

 

— И ты по́лностью прочитал? — спросила она, недоверчиво глядя на знакомый ей роман.

 

— Даже перечитывал некоторые главы, — ответил неохотно юноша. Он ответил неохотно, потому что не хотел говорить о книгах — он хотел именно слушать то, как его подруга будет рассуждать о них. Увы, он находил красоту в том, как она рассказывала о сюжете того или иного произведения. И хотя она об этом не знала, но её стремление к высокому возвышало саму барышню в глазах юноши. Помимо этого, Марк высоко ценил и её умение находить интересное даже в самом, казалось бы, скучном произведении.

 

— Не хочешь перечитать, уже теперь зная о том, что такое ННВВТКС? — осторожно спросила Мария.

 

— Да как-то и нет, — не зная, отчего у него должно было появиться названное желание, ответил юноша.

 

«А я всё-таки возьму… и заинтересую его», — заключила она, услышав сказанное им. Собственно, она потому-то и старалась говорить о книгах и интересно, и красиво, — всё для того, чтобы Марк читал все эти книги. Она хотела, чтобы он читал их, потому что считала его «слегонца пустоватым». Смелым, сильным и даже сообразительным, но, увы, пустоватым. Решив заинтересовать его, она повернулась к нему, скрестила руки на груди, посмотрела ему в глаза и, бросая своеобразный вызов, спросила:

 

— Сможешь угадать, кто в этой книге главная… главный герой или главная героиня?

 

— Стало быть, это не он, но она, — сказал юноша, ведь заметил непроизвольно оставленную подсказку.

 

— А всё равно не угадаешь, — с некоторым, казалось бы, даже вызовом отметила барышня.

 

— Ну, поехали, — сказал Марк и начал предлагать самые разные варианты, а Мария принялась отметать их. Более того, она отметала его предположения с не особо-то скрываемым удовольствием. Он перечислил почти всех персонажей женского пола, но всё так и не угадал. В конце концов, юноша, взяв во внимание то удовольствие, с которым барышня отметала верность его предположений, сообразил:

 

— Это всё-таки не женщина.

 

— Да это даже не человек, — решив помочь ему, проговорила Сонович.

 

— А так разве может быть?

 

— А почему нет? Главный герой — это главное действующее лицо. Представь книгу, в которой описывалась бы судьба какого-то предмета. Разве можно назвать главным героем того, кто на протяжении всей сюжетной линии будет лишь владеющим этим неодушевлённым предметом?

 

— Та не, звучит и интересно и красиво, но это уже ум за разум зашёл. Везде главные герои — люди, и тут на́ тебе, — сказал Марк и, не поворачивая головы, перевёл взгляд на окно. «Ну и дурак», — мысленно заключила Мария, повернулась к книге по анатомии и открыла её, чтобы найти ту страницу, на которой прежде остановилась. «Неужели задел?» — мысленно спросил он и быстро осознал заносчивость своей реплики, ведь сказанным юноша, как это иногда бывало с ним, открыл для барышни свою способность пренебречь её начитанностью.

 

— Виноват, — не желая извиняться, произнёс Хромов низким тоном, на что Сонович сказала без упрёка:

 

— Я не верю в то, что ты считаешь себя виноватым.

 

— Не считаю, но знаю, что должен так считать. Хочешь, я перечитаю и найду тебе твою главную

героиню? — спросил он, надеясь на то, что она «помилует» его за одну лишь готовность перечитать.

 

— Хочу, — спокойно ответила барышня, повернув к нему свою голову.

 

— Ладно, перечитаю и найду, — недовольно проговорил Марк. «А ведь не она меня оскорбила, но я её. Раз виноват я, то и гневаться на себя надо. Впрочем, зачем же на самом деле перечитывать?» — спросил себя юноша, пряча книгу обратно в свой рюкзак, и невольно улыбнулся едва заметною улыбкою.

 

Всё же сумев заметить эту едва заметную улыбку на лице Хромова, Сонович и сама несколько порадовалась за него. «Видимо, уже даже успел пересилить себя и смирился с необходимостью перечитать. Молодец», — наивно заключила она и, решив продолжить обсуждение, спросила:

 

— А ты же заметил, что по сюжету книги тот самый персонаж, что писал свой роман, сам того не

понимая, описал историю своего мира до того, как мир его был пересоздан?

 

— Да вот как-то и не заметил, — всё по-прежнему улыбаясь едва заметною улыбкою, ответил он.

 

— Геологи говорят, что Лавразия и Гондвана в будущем разделятся на несколько других континентов.

Тот персонаж, что писал свою книгу, описал континенты, которые действительно будут существовать.

 

— Получается, это мы сейчас говорим о мире, который описал персонаж. А как же мир, описанный автором? — искренне стараясь заинтересовать себя, спросил Марк. Автором книги являлся Адреус.

 

— Адреусовская Пангея уже была. Только ж суть не в этом, а в том, что, согласно замыслу, вселенная пересоздаётся. Ну, не в действительности, а просто в мысленном эксперименте Адреуса. И каждый раз вселенная пересоздаётся и люди живут в разный геологический период, но на той же планете. Если это так, то персонаж, написавший свою книгу, описал мир, который был до мира этого персонажа. А Адреус, если продолжить мысль, описал мир, который был до нашего мира. И с нашим миром то же самое.

 

— И автор хочет сказать, что если продолжить мысль, то мы тоже персонажи?

 

— Нет. Мы не персонажи, мы люди. Адреус просто игрался с восприятием читателя, заставляя его поверить в то, что персонажи из его книги — тоже не персонажи, но люди.

​

— Сложно, — не утруждая себя, по его мнению, «излишними» размышлениями, прокомментировал юноша. При иных обстоятельствах он мог бы посчитать услышанное интересным, но сейчас ему куда интереснее казалась мысль о том, что никому и ничего не придётся перечитывать.

 

— Вообще, надо было сразу тебе сказать, но я думала, что так будет интереснее. Про эту книгу автор сам говорил, что в ней главные действующие лица — не персонажи, но мысли. Персонажи — всего лишь составляющая карты, по которой мысли путешествуют, меняясь в ходе своих путешествий. В «Противопиратах» главные герои — не люди, но мысли и идеи.

 

— Точно! — излишне громко сказал Марк, ведь он, услышав сказанное Мариею, понял, кто являлась главной героиней в обсуждаемом произведении. «Это, конечно же, теория ННВВТКС», — мысленно возликовал он и намерился выдвинуть своё предположение, но Арина Никитовна обратилась к нему:

 

— Марк, ану-ка встань. О чём я сейчас рассказывала?

 

— Да я, если честно, отвлёкся, — проговорил Хромов, неохотно вставая.

 

— Для того, чтобы отвлечься от чего-то, нужно сначала в это что-то вовлечься. Садись, два.

 

Юноша, услышав слово «два», не мог упустить возможность высмеять это, как казалось некоторым его одноклассникам, ужасное слово. Он не сел за парту, но закрыл глаза, опустил голову и сказал негромко:

 

— О люди, люди, — после этого он открыл глаза, поднял голову, уставился взглядом в побелённый потолок, развёл руки в стороны так, будто бы собрался ловить нечто крупное, и проговорил ужасно громко, но с выражением и растягивая слова: — За что́ вы так со мной?.. Ка́к теперь я буду жить?

 

Задав потолку свои вопросы так, как только он умел, Марк потупил, опуская голову, свой взгляд и,

закрыв глаза, тяжелейшим образом вздохнул. Такова была разыгрываемая им коротенькая сцена.

 

Отдельные лица зааплодировали, и к ним, подчиняясь примеру, присоединилось множество других.

Сам же юноша, открыв глаза и высоко оценив такую реакцию, приложил правую руку к левой груди, слегка поклонился сначала правому ряду, потом среднему и, наконец, левому. Хромов часто разыгрывал эту сцену — каждый раз, когда его пытались запугать плохими отметками. По одному разу в несколько дней. Для него эта сценка представляла собою нечто вроде строгого спектакля, суть которого в том,

чтобы играть его, ничего в нём не меняя. Марк не искал самоутверждения, — и его одноклассники знали об этом, а потому им нравилась разыгрываемая юношею сцена. А ведь поначалу, с год назад, эта сцена казалась всем не то, что не примечательною, но странною, неуместною и даже неловкою. Овации Хромов начал встречать лишь тогда, когда его одноклассники поняли, что плевать ему на эти овации.

 

— Браво, Марк, — не без иронии и кивая головою, проговорила Арина Никитовна. — Только поверь мне, как учителю географии: чем дальше ты от людей — тем люди дальше от тебя.

 

«Знать бы ещё, что это значит», — присаживаясь, подумал он, ведь прежде уже размышлял над услышанной мыслью — мысль эта говорилась часто и всякому, кто выделялся своим поведением.

 

Уже присев на стул, Хромов поглядел на Сонович. Она всё это время держала сложенные в замок руки

на парте и глядела в этот замок. Юноша позабыл о намерении выдвинуть, по его мнению, верный ответ на вопрос о том, кто же является главной героиней «Противопиратов». Взамен он проговорил другое:

 

— В самой книге не было намёков на то, что главными героями являются мысли. Откуда такая инфа?

 

— Если верить папе — Адреус мой далёкий предок, — по-прежнему глядя в свои руки, ответила Мария.

 

Марк услышанному — удивился, и уголки его закрытого рта резко оттянулись вниз. Зазвенел звонок, свидетельствующий об окончании первого урока. Арина Никитовна спросила громко:

 

— Кто сегодня дежурные?

 

— Смирнов и Ангелина, — ответила одна из сидящих на первой парте среднего ряда.

 

«Стало быть, он сегодня дежурный», — понял Хромов и заключил, что ему необходимо: во-первых, встретиться с Тимофеем и убедиться в том, что с документами «всё как надо»; во-вторых, вернуться

сюда, но не раньше, чем по истечению хотя бы пяти минут. «Да, хотя бы пяти», — вздохнув, заключил он.

 

— Ну… Встретимся уже на уроке? — спросила, пряча свою книгу в рюкзачок, Мария. Она, услышав о том, что Владислав — дежурный, сразу же поняла, что Марк остаётся. Когда-то прежде он в такой ситуации и ей предложил остаться, и она даже согласилась, но опыт этот был ужасен, а потому возникла традиция, согласно которой барышне надлежало намекнуть на своё намерение уйти, а юноше — одобрить это её намерение. Хромов, оперевшись локтями о парту, сжал ладонь левой руки в кулак, обхватил этот кулак ладонью правой руки и уткнулся в него левым виском. Глядя на Марию, Марк ответил:

 

— Да. На уроке.

 

Барышня, закинув свой рюкзачок на левое плечо своё, направилась к выходу. Секунд с двадцать Марк глядел в окно, а после — оглянулся, чтобы убедиться в отсутствии Сонович. «Ушла», — понял он,
встал из-за парты, снял свой рюкзак со спинки стула и, держа его в руке, воззвал к синеве.

 

Окутавшись синим узором, он с лёгкостью преодолел потолок. Марк отсутствовал в кабинете географии всего десять минут. За это время он убедился в том, что с подготовкой документов «всё как надо». Более того, за эти десять минут он успел убедиться и в том, что его предельные скорость и реактивность полёта, как он того и ожидал, значительно улучшились. «Да, сила Первого раздела открывается для меня тогда, когда я искренне взываю к ней», — заключил он, уже подлетая обратно к зданию школы.

 

Резво приближаясь к зданию школы, юноша проскочил сквозь «нужное» окно и оказался в том самом кабинете — в кабинете географии. Оказавшись у учительского стола, он сразу же лишил своё тело и одежду синевы. Ему довелось увидеть следующую картину: у огромного шкафа стояли Владислав, избивающий его Дмитрий Штормовский и ещё трое одноклассников Дмитрия — двое из них держали Смирнова за руки, лишая его способности к какому бы то ни было сопротивлению. Штормовский учился в параллельном 10-Б. Сам он, как и его «друзья», был одет в соответствующего размера белую рубашку навыпуск, чёрные брюки, едва достающие своим низом до туфлей с умеренно закруглённым носком, и чёрные носки. На левой руке его виднелась новая тёмно-зелёная повязка. Что примечательно, при Штормовском, в отличие от его «друзей», не было ни пистолей, ни какого-либо другого оружия.

Дмитрий был на голову выше от Хромова. У ног избиваемого, как обычно, валялся веник.

 

«Прям какой-то стандартный школьный сценарий боли и ущемлений, — заключил Марк и, принявшись доставать из правого колчана своего пистоль, спросил мысленно: — Ну что? Достаточно тебя избили?».

*********Начало*объяснения****************************************************************

Марк хотел бы поговорить с Дмитрием. Он хотел бы, но тот, не переставая бить Смирнова, сказал бы:

 

— Пойми же ты наконец: ты либо с нами, либо с ними. Уже не выбирать нельзя. Увы, но это правда.

 

— Не выбирать нельзя только тем, кто верит в то, что не выбирать нельзя, — возразил бы Хромов своим «главным» возражением и тут же добавил бы: — Ты ведь не правды ищешь, но самоутверждения.

 

А далее произошло бы то, что происходило всегда. Дмитрий, не переставая бить Владислава, начал бы рассказывать о том, как изменился бы Владислав, если бы «началась резня» меж красными и зелёными. Марк, как и обычно, стал бы опровергать слышимое, а Штормовский — игнорировать эти опровержения. В итоге, получился бы спор, которому суждено заканчиваться выстрелом в потолок. Сам же Марк вполне себе мог бы применить силу по отношению к спорящему с ним, чтобы «проучить» его. Да, он мог бы применить силу по отношению к Штормовскому, но он не мог позволить себе этого, потому что он сам в своё время, три года тому назад, «помог» Дмитрию стать таким, каким тот является сейчас.

 

Воспоминание с апельсиновым вкусом. Да. Три года назад Марк почти всё лето пролежал в своей кровати с загипсованными ногами и правой рукой. Ноги и рука его были сломаны в то самое занятие с отцом, в которое тогда ещё подросток решил, что может безнаказанно покинуть это занятие. Тем летом Вячеслав Николаевич, испытывая жалость к трудностям, с которыми сталкивался время от времени сын Ивана Олеговича, сообщил своей дочери о том, что её однокласснику, наверняка, невыносимо скучно лежать в кровати во время летних каникул. Сама же Мария считала тогда, что Марк — неинтересен и скучен. Более того, Марии представилась картина, внутри которой ей не останется ничего, кроме как из приличия жалеть оказавшегося в ужасно затруднительном положении. А жалеть его ей не хотелось. Тем не менее, она всё же решила посетить одноклассника один раз. Решив так, она купила апельсины и отправилась к Марку. А он, между тем, удивил её, ведь не выглядел жалостливо. Да, до того барышня решила, что посетит его только один раз, но ей оказалось с ним настолько легко и интересно, что она стала посещать его почти каждый день. И каждый день он ждал её посещения. В ту самую пору Сонович частенько проводила своё время в компании не только Марка, но и тогда не имевшего ещё в душе своей зла Дмитрия, — последний, узнав о посещениях Марка Мариею, назвал барышню «сестрою милосердия». Хоть шутка его не содержала в себе ни злого, ни смешного подтекста, но компания Дмитрия подхватила эту шутку, став называть барышню именно этими словами.

 

— Если хочешь, то я, когда оклемаюсь, могу заставить его просить у тебя прощения, — предложил по глупости подросток. По глупости, потому что он уже тогда понимал, что в словах «сестра милосердия»

нет ничего обидного и что назвавший эти слова не имел злого умысла. Марк лишь хотел сделать что-то для Марии, а потому предложил ей то, что она, по его мнению, оценила бы.

 

— Я хочу, — сказала она скромно и по глупости. По глупости, потому что она уже тогда понимала, что озвучила не то, что следовало озвучить, но то, что ей именно захотелось озвучить.

 

Уже первого сентября того же года Марк, повстречав Дмитрия в одном из школьных коридоров, ударил его сначала в туловище, — чтобы тот согнулся, — а после — в лицо. Принявший удар лицом, не ожидая таких жестов, упал, оказавшись сидящим на полу. Хуже всего было то, что сцену эту видело множество других учащихся в данном учебном заведении. Ударив, Хромов проговорил громко, твёрдо и спокойно:

 

— Не знаю, что ты там наговорил ей, но ты — извинишься перед Машей, — и зашагал к одноклассникам.

 

Дмитрий тогда, отдышавшись, встал и ушёл домой. Два дня он пролежал дома, а на третий он, придя в школу, перво-наперво нашёл Марию и Марка. Ей он сказал: «Извини за то, как назвал тебя», — а ему: «Спасибо за урок». Никто тогда не заметил этого, но обратившийся к Хромову и Сонович основательно изменился: Штормовский решил, что нужно быть не таким, каким он был. Более того, ему довелось задуматься над тем, каков был ударивший его. «Ему было плевать на то, что́ я сказал ей, и этого хватило ему для того, чтобы ударить меня, — размышлял Дмитрий. — И он был прав. Он был прав по праву сильного». Дмитрий решил тогда, что нужно быть жестоким и безразличным к вопросу справедливости.

 

«Но неужели такая вот мелочь может привести человека к столь основательному переосмыслению себя?» — порою спрашивал себя Марк и не понимал, как же так получалось, что ответом на его вопрос выступало словосочетание: «да, может». В конечном итоге Хромов не мог не заметить, что Штормовский изменился именно после того, как словил своим лицом его кулак. Заметить-то он заметил, но он не мог понять, каким образом это действие могло привести Дмитрия к столь значительной перемене. И, тем не менее, Марк постоянно напоминал себе о том, что именно он виноват в том, каким тот является.

 

«Ищущий всегда найдёт, — заключал время от времени Марк, считая, что Дмитрий, сам того не ведая, красных бьёт не от того, что верит в неизбежность резни меж красными и зелёными, но от того, что ищет самоутверждения. И Хромов был прав, но, увы, Штормовскому, конечно же, незачем было признаваться в мотиве своих действий. — Он просто желает быть таким, на которого нельзя посмотреть свысока».

*********Конец*объяснения*****************************************************************

Доставая из правого колчана своего пистоль, Марк понимал, что словами дело тут уже не поправить. Он мог бы наказать Дмитрия, но в том, каков тот, считал виноватым не его, а себя. Хромов, держа правою рукою свой пистоль, оттянул курок до щелчка и, направив дуло в потолок, нажал на спусковой крючок.

 

Нажатие на спусковой крючок освободило курок, а тот, освободившись, резко ударил по крошечному капсюлю. Приняв на себя удар, капсюль, содержащий в себе гремучую ртуть, сдетонировал. Пламя от сдетонировавшей гремучей ртути вдарило в полость брандтрубки, ведущей к стволу, и воспламенило собою порох, что находился между дном ствола и пулею. Достаточно быстро возникшее и достаточно быстро нарастающее давление деформировало пулю, заставив стенки её полого основания расшириться и даже врезаться в винтовую нарезку ствола. Быстро нарастающее давление тут же принялось толкать пулю, из-за чего она, будучи врезанною стенками своего основания в винтовую нарезку ствола, не

просто полетела к потолку, но и, при этом, наследовала внушаемое ей нарезкою вращение. Вылетев со ствола, вращающаяся пуля, содержащая на себе насечки и оттиснутую на ней букву «М», устремилась вверх. Встретившись с потолком, пуля окончательно деформировалась и упала подле выстрелившего.

 

Марк опустил свой взгляд, а Дмитрий «со свитою» зашагали к дверному проёму. Они решили уйти, потому что знали, что в ответ на выстрел в обязательном порядке явится завуч и запишет всех, — кроме Смирнова, — и скажет им, чтобы привели в школу родителей. В частности, Штормовский, как и Хромов, вызова родителей не боялся, а вот «свита его» подобных вызовов желала избежать, а потому и сам он, и компания его после каждого такого выстрела уходили прочь. Марк так и не посмотрел на уходящих. Когда в кабинете остались только Хромов и Смирнов, последний поднял с пола веник и стал мести пол.

 

— Ты как? — спрятав пистоль и зашагав к Владиславу, поинтересовался, вопреки обычаю, Марк. Обычно он не интересовался состоянием приятеля. Обычно, но не сейчас, ведь сейчас он, рассчитывая на скорое получение поддельных документов, полагал, что вскоре оставит Смирнова, а потому желал разговора. Владислав выпрямился, повернулся лицом к спросившему и ответил уж крайне ироничною интонациею:

 

— Да знаешь, как-то не особо.

 

Марк увидел, что левая бровь Владислава ужасно распухла; что из нижней губы его, как и из сломанного носа, текла кровь; что кожа под правым глазом его ужасно покраснела, свидетельствуя о том, что на

этом месте будет синяк. Избитый достал с правого кармана своих брюк платок, на котором виднелись давно высохшие пятна крови. Марк, оценив иронию, проговорил не без старания оправдать себя:

 

— Я ж поинтересовался приличия ради. Просто чтобы выразить обеспокоенность.

 

— А-а, — так, будто бы сейчас он всё понял и всё сразу же стало на свои места, протянул Смирнов, вытер кровь платком, спрятал этот платок и, продолжив подметать пол, добавил такою интонацией, будто бы он, действительно, признателен: — Не, ну за обеспокоенность, конечно же, спасибо.

 

— Ты сейчас смеешься или с упрёком? — спросил Марк, сам не зная, улыбнуться ли ему или же тот на самом деле чего-то ждёт от него. «Неужели попросит о том, чтобы я вмешался?» — размышлял Хромов.

 

— Я-то смеюсь, но ты за меня — не беспокойся, — ответил Смирнов. Послышался громкий звонок.

 

Марк, положив на парту рюкзак и ножны с мечом, стал шариться по шкафу в поисках секции, содержащей в себе швабру, тряпку и ведро. Он, в отличии от Владислава, не заметил того, как в дверном проёме показалась завуч. Она, немного понаблюдав за находящимися в кабинете, развернулась и ушла, ведь не хотела агрессивных споров, к которым, как она знала, Хромов сейчас вполне себе был готов.

 

— Слушай, я имею к тебе просьбу, — обратился Марк, открыв очередные дверцы в надежде отыскать

всё необходимое для того, чтобы помыть пол. — Я боюсь, что ты можешь стать таким, как Штормовский. По крайней мере, он стал таким именно после того, как получил ровным счётом ни за что. А просьба моя в том, чтобы ты прислушался к моему совету: не становись таким, как он, как бы того ни хотелось.

 

— Извини меня, — проговорил Владислав в то время, как Марк открыл нужные дверцы и увидел швабру с ведром, наполненным чистою водою. «За что?» — спросил бы, глядя на ведро с водою, Хромов, но не успел — ему помешал кулак Смирнова. Совершив от поправленной координации шаг влево, Марк повернулся к Владиславу и задал уже описанный вопрос. Ударивший же, продолжив подметать, ответил:

 

— За то, что решил, что понимаешь меня в степени, при которой можешь давать советы и учить жизни.

​

Потирая правую щёку свою, Марк не столько задумался о поступке Смирнова, сколько о том, почему не сработал так называемый «защитный механизм Второго раздела». Он понимал, что удар обладал достаточною внезапностью для того, чтобы тело Марка, ощутив внезапное прикосновение, воззвало к синеве — это позволило бы ему увернуться от бо́льшей ударной силы «прикоснувшегося» к нему кулака. К слову, этот «защитный механизм» включался у всякого авиатора не только тогда, когда надо, но и когда не надо. Марка бесило всякое внезапное прикосновение, — и Мария, конечно же, знала об этом.

 

«Получается, я даже успел понять, что прилетает именно от него. Но неужели я был не против того,

чтобы получить по лицу?» — спросил себя он, потирая свою правую щеку ладонью левой руки. Хромов решил, что он, видимо, всё-таки был не против того удара. Обнажив свои шрамы на руках, он снял с себя джинсовую куртку, положил её на свой рюкзак, достал из шкафа ведро с водою, окунул в воду тряпку, отжал эту тряпку и, накинув её на швабру, принялся мыть ту площадь пола, что уже была подметённою.

 

Помогая с уборкою, Марк хотел спросить: «А где Ангелина?» — чтобы услышать ответ: «Ушла», — и, после этого, сказать: «Если она прям ушла — тогда, быть может, надо оставить кабинет неприбранным, чтобы и тебя и её оставили на дежурство после уроков?». Он хотел бы начать такой разговор, но, во-первых, знал, что Смирнов скажет: «Мне нельзя в список нарушителей», — а, во-вторых, помнил о его последнем жесте. Убирались они молча. Позже, когда вода в ведре была чистою, как, собственно, и руки Хромова, они вышли в коридор. Смирнов, закрыв дверь на ключ, протянул руку Марку, а тот удивился.

 

— Уходишь? — спросил Марк. Ножны, рюкзак и джинсовая куртка, конечно же, уже были при нём.

 

— Увы.

 

— А как же годовая контрольная?

 

— Я олимпиадник, — громко напомнил Смирнов и добавил уже поспокойнее: — мне можно.

 

Хромов знал, что Владислав ценился школою за то, что выбивал призовые места на областных олимпиадах по физике и математике. Он помнил также, что Смирнов в последние два месяца после каждого избиения уходил домой. И всё же Марк удивился, ведь прочие его одноклассники трепетали перед годовыми контрольными, а тут человек, которого он не считал сильным, берёт и собирается уйти так, будто бы либо он сам бесконечно силён, либо же сама эта контрольная ничего для него не значит.

 

«Так если ты такой крутой олимпиадник, который мог вот так вот просто уйти — почему не ушёл до того, как Штормовский избил тебя? Знал же, что он будет искать тебя тогда, когда ты — дежурный, а всё равно не ушёл. Видимо, не настолько-то и важно то, что ты — олимпиадник. А раз это не столь важно, то зачем же ты злишься тому, что я не держу это в голове?» — размышлял Марк, пожимая протянутую руку.

 

— Слушай… — уже пряча свою руку в карман, проговорил, как это иногда бывало с ним, Смирнов.

 

— Слушаю, — поспешил сказать Марк серьёзно. Серьёзность его интонации исходила от желания выслушать Владислава в надежде на то, что тот всё же поделится тем, чем давно хотел поделиться. Смирнов и прежде, в другие дни, обращался к Хромову словом: «слушай», — но, после этого, всегда добавлял: «А, впрочем, забудь». Обычно Марка это забавляло, а потому он стал в ответ на это «слушай» сразу же проговаривать несколько насмешливым тоном: «Слушаю». Так было обычно, но не сейчас.

 

Сейчас Марк внутренне подготавливал себя к тому, чтобы уже на следующей неделе переехать в другой город. Он понимал, что, возможно, Владислав так и не успеет поделиться чем-то таким, чем, видимо, хотел бы поделиться. Именно благодаря этому пониманию интонация Хромова была лишена насмешки. Тем не менее, Смирнов, услышав сказанное одноклассником: «Слушаю», — сказал так же, как и обычно:

 

— А, впрочем, забудь, — и отшагнул от стоящего перед ним. Отшагнув, он развернулся и, держа руки в карманах, зашагал по коридору. Наблюдая жёлтый рюкзак, Марк задумался: «Ладно. Всё равно е́сть ещё неделя в запасе. Быть может, успеет ещё открыться и поделиться. Если там вообще что-то важное».

 

Будто бы зная о том, что Хромов смотрит ему в спину, Смирнов совершил следующий жест: коснулся своего правого виска указательным и средним пальцами правой руки и резко отдёрнул руку, махнув ею. Совершив этот жест, он спрятал правую руку обратно в карман и свернул к выходу на лестничную клетку.

 

Зашагав к выходу на другую лестничную площадку, Марк задумался: «Если ничего не предпринять до того, как мы с Машей навсегда или хотя бы надолго осядем в Белинске, то его просто погубят. Погубит. Погубит тот, кого сотворил, как бы мне не хотелось обратного, но именно я. Я создал эту проблему».

 

Хромов не брал в расчёт тот факт, что отец Дмитрия был главою правоохранительного ведомства. Он не знал, что отец Дмитрия в тот день, три года назад, узнав о причине плохого настроя своего сына, затеял с ним такой разговор, суть которого сводилась к: «либо ты, либо тебя». Он не знал, в конце концов, того, что Дмитрию нравилась Мария. А Марк, ударив Штормовского на глазах у многих других, лишь подтвердил его давние догадки о том, что «выбирают не просто сильных, но лишь сильнейших».

 

Хромов не знал, что Дмитрий порою, глядя ему в глаза, думал: «Настанет день, я и тебя в пыль сотру».

 

Сам же Штормовский искренне старался верить в неизбежность будущей резни меж красными и зелёными. Веруя в неизбежность такой резни, ему нетрудно было что бить Владислава, что осуждать в глубине души своей Марка. А осуждать Хромова ему было как никогда не только приятно, но и нужно, ведь если тот — неправ, то и его тоже можно будет бить и, при том, весьма оправданно.

 

Дмитрий старался верить в неизбежность будущей резни между красными и зелёными столь усердно, что, действительно, верил. И стоял за всем этим… страх. Страх того, что если он не будет бить хотя бы кого-то, то всегда найдётся желающий ударить его самого. При чём на глазах у всех, чтобы эти все

видели, что Дмитрия можно ударить. Можно, а потому и не грех. «Его грех не ударить», — думал уже он сам, глядя на Владислава, и, боясь, что так когда-то смогут подумать уже о нём самом, бил ещё сильнее.

 

А что же Марк? А Марк во всём винил себя. Искренне. Чувство вины исходило, главным образом, не от того, что он сочувствовал Владиславу. Это, конечно же, присутствовало, но решающую роль играло несколько другое обстоятельство: Марк, проговаривая слова: «Если хочешь, то я, когда оклемаюсь, могу заставить его просить у тебя прощения», — уже тогда, три года назад, понимал, что делает что-то не то. Было нехорошее чувство, которое на то время с лёгкостью перебивалось желанием «сделать что-то для Маши, чтобы понравиться ей». Это желание со временем ослабело, а память о том, что он ещё до своего поступка знал о преступности этого поступка, осталась при нём. «Одно дело — поступить неправильно в незнании о том, что поступаешь неправильно, и совсем другое — поступить неправильно, будучи осведомлённым в том, что поступаешь неправильно. Да, я не знал, что это может его как-то изменить.

Но я всё же знал, что этот поступок — неправилен. Знал, а всё равно врезал», — размышлял, уже

подходя к кабинету химии, Марк. Положив руку на дверную ручку, он не открыл дверь, но вздохнул.

 

Трудно Марку было ещё и потому, что он верил: Дмитрий является таким, какой есть, не на зло ему. Слишком уж искренне Дмитрий благодарил Хромова за тот день, в который тот «преподнёс ему урок». И искренность его была правдивою. Да, он хотел раздавить Марка, но, при этом, он был ему признателен. А сам Марк, между тем, не знал даже о том, что тот хотел его раздавить.

​

Держась за дверную ручку, Хромов не открыл дверь, но, как это иногда бывало с ним, задумался над

тем, чтобы искалечить Штормовского до такой степени, при которой тот уже не сможет ходить.

Задумавшись над этим, он словил себя на мысли о том, что прежде уже задумывался над этим.

​

«А, впрочем, быть может, надо, действительно, искалечить его? — спросил себя мысленно он. — Как раз можно было бы устроить это перед самым переездом в Белинск. И больше он уже не мог бы влиять ни на Смирнова, ни на других. Ни красных избивать, ни зелёных вдохновлять. Да. Так, пожалуй, было бы лучше для всех. Для всех, кроме него. А он, тем временем, даже не виноват в том, что злодей. Виноват я. Виноват я, а калечить — его? Нет, это какой-то дичайший фарс. Лютейший. Так нельзя, это неправильно».

 

Марк, благодаря своему опыту, уже не просто не хотел поступить неправильно, но даже боялся. Он боялся поступить неправильно, а потому сейчас заключил: «Нужно найти другое решение. И нужно успеть найти его до того, как мы навсегда или хотя бы надолго оставим Зеленослав», — и заключение

это позволило ему поставить временную точку на своих размышлениях, а потому он, тяжело вздохнув, открыл дверь, за ручку которой держался последнюю минуту. Хоть он своеобразным образом и отошёл от своих размышлений об участи Дмитрия, но, тем не менее, чувство вины всё же осталось при нём.

 

Войдя в кабинет, он первым делом посмотрел в сторону сидящей за последнею партою среднего ряда. Увидев то, как она, подняв свою голову, заметила его и улыбнулась едва заметною улыбкою, Хромов сразу же ощутил то, как ему не сильно, но ощутимо полегчало. Никому ничего не говоря, он проследовал к подруге и, повесив свой рюкзак на спину стула, сел подле Марии. Все присутствующие, торопясь, работали со своими тетрадями, стараясь отвечать в них на вопросы, описанные на доске. Сонович всё

это время глядела на Марка. Глядя на него, она не могла не заметить покраснения на его правой щеке.

 

«Неужели решился-таки проучить Штормовского? Или же просто сходил в лес?» — спросила она себя мысленно, подразумевая драки меж старшеклассниками. Драки эти проводились в лесу, носили добровольный характер, и Хромов порою участвовал в них, чтобы «выпустить пар». Мария не стала ничего спрашивать, вместо этого она достала из своего рюкзака тюбик с кремом и протянула его юноше.

 

— Спасибо, — негромко поблагодарил он, взяв протягиваемый ему тюбик, и намазал кремом свою правую щеку, уж по опыту зная, что с этим кремом щеке его будет лучше, чем без этого крема. Он хотел бы заинтриговать Марию вопросом о том, кто именно его ударил, но решил, что это может повредить репутации Смирнова. Закрутив крышку на тюбике, юноша протянул его барышне. Сонович спрятала этот тюбик в рюкзак, повернула к Марку голову и, глядя ему в глаза, спросила шёпотом:

​

— Ну что, пометил территорию?

 

Она намекала на некогда озвученную Марком шутку. Шутка эта была придумана в ответ на некогда заданный Мариею вопрос: «Ты что, опять стрелял в потолок?» — и звучала следующим образом: «Ну, ты ж называ́ешь меня котиком? Называешь. А всякому котику надо как-то метить территорию». Услышав сказанное барышнею, Марк переменился. Переменился не от того, что его повеселила упомянутая Мариею шутка, нет. Его порадовало само желание барышни как-то пошутить. Его порадовало её настроение, ведь её настроение вмиг напомнило ему о том, что совсем скоро прозвенит звонок, и закончится урок, и они поспешат на вокзал, к поездам. Начнётся приятнейшее путешествие длинною в целый день. Не будет ни чувства вины, ни воспоминания об этом чувстве. Не будет, потому что подле Марка будет она. Будет только она и он сам, и сознание того, что всё остальное и все остальные — не важны и не важно. И никогда не было важным. Да. Сегодня же, ровно в десять часов утра с перрона тронется поезд, в котором они обязательно будут сидеть друг напротив друга и обязательно в вагоне с мягкими удобными креслами. Поначалу им будет скучно. Им будет скучно, но скука эта будет по-своему прекрасною, ведь ни Марк, ни Мария не будут смущаться из-за этой скуки. Они, не стесняясь того, что им скучно, назовут скуку «маленькою проблемкою» и, обсуждая, станут перебирать самые разные варианты решения этой «маленькой проблемки». И это обсуждение само по себе уже будет примечательным.

В конце концов, оно к чему-то да приведёт их. Быть может, Мария начнёт рассказывать о каких-то примечательностях из мира медицины. А, быть может, они, как и в прошлый раз, станут разыгрывать случайных соседей по вагону, придумывая какие-то предыстории, из-за которых они якобы и

вынуждены обращаться к этим соседям с какими-то совсем уж безумными просьбами или сведениями. Быть может, они в этот раз придумают что-то новое. И, тем не менее, это всё равно в обязательном порядке будут какие-то глупости. Это будут такие глупости, за которые им потом нисколько не будет стыдно, ведь сами они, дурачась, будут понимать, что они именно дурачатся. Да и суть, прежде всего, в том, что всякая ситуация у них будет одна на двоих: Мария, глядя в глаза Марку во время той или иной неловкой ситуации, будет помнить о том, что в этой ситуации не только она, но и он; Марк, глядя в глаза Марии во время той или иной неловкой ситуации, будет помнить о том, что в этой ситуации не только

он, но и она. Что бы они ни делали, о чём бы они не говорили, юноша не будет упускать место для

шутки, а барышня, конечно же, искренне будет находить смешными даже те его шутки, которые он при иных обстоятельствах нашёл бы неудачными. На одной из остановок они, быть может, выйдут из вагона на улицу, чтобы купить пива или просто осмотреться в незнакомом городе. Быть может, они, как и в прошлый раз, прозевают то, как тронется их поезд. И им вновь придётся воспользоваться способностью Марка взывать к синеве. Возможно, им вновь придётся обгонять поезд, чтобы войти в свой вагон на следующей остановке. Как бы там ни было, ровно в 13:00 они окажутся в Белинске, в городе-курорте, городе-празднике. И они оставят в камере для хранения свои повязки, рюкзаки и оружие, а после… Море, ярмарки, фонтаны, площади с какими-то выставками под открытым небом. Амфитеатры, в которых выступают местные, — и не только местные, — сатирики. Ну и, конечно же, суши. Где как не здесь, в Белинске, можно найти такой суши-бар, в котором вам приготовят суши со свежайшей морской рыбы? Нет, пожалуй, что только здесь, в Белинске. Марк к тому, что закажет барышня, добавит: «И два бокала пива». «Пиво привезут к вечеру», — вполне себе может сказать официантка, на что он, произнося каждое новое слово громче предыдущего, начнёт говорить так, будто бы эти слова слишком очевидны для того, чтобы их проговаривать: «Ну тогда несите водоч…», — но тут же заметит осуждение уже гладящей на него исподлобья Марии и сразу же вспомнит её слова: «Опять ты напьёшься и опять я буду чувствовать себя одиноко». «Давайте вино. Белое», — скажет он официантке. Позже они закажут ещё «бутылочку красного» и, захватив эту «бутылочку», пойдут гулять по городу, восхищаясь праздничным настроением Белинска. Они будут гулять, пока не увидят дома, содержащие на себе вывески со словами: «Комнаты посуточно». И они снимут одну из таких комнат на час-другой. А когда всё самое прекрасное будет уже позади, ровно в 20:00 с вокзала тронется состав в сторону Зеленослава. И они будут в этом составе. Они займут места не друг напротив друга, но так, чтобы Мария, прижавшись своею головою к плечу Марка, могла закрыть глаза и забыться сном. А он, держа её левую руку своею правою, прижмётся своею головою к её голове. Наслаждаясь запахом её волос, он, как и она, закроет глаза и забудется сном.

 

Словом, да. Услышав сказанное барышней: «Ну что, пометил территорию?» — Марк переменился, ведь его порадовало желание барышни как-то пошутить, ведь это желание вмиг напомнило ему о том, что совсем уже скоро начнётся приятнейшее путешествие длиною в целый день. Отступило чувство вины.

 

— Да. Я «опять стрелял по крыше, потому что у меня есть крыша», — сослался он на другую шутку, автором которой была уже Мария. С полгода назад, услышав эту шутку, Марк и не сразу догадался, что под первым словом «крыша» подразумевался потолок, а под вторым словом «крыша» — отец Марка.

 

— Наши планы, я надеюсь, остались прежними? — улыбаясь, спросила она, ведь опасалась того, что он, возможно, уже разобрался с проблемами, из-за которых ему нужно было на день оставить Зеленослав.

 

— Конечно. Как только — так сразу, — поспешил проговорить он, намекая на то, что всё зависит от того, насколько быстро она справится с годовою контрольною работою по химии.

 

Слова его порадовали её, и улыбка барышни изменилась: Мария вогнула губы. Уже улыбаясь этою странною, но милою улыбкою, она вернулась к записям в своей тетради. Она хотела поскорее закончить с контрольною работою, чтобы поскорее покинуть кабинет и отправиться в Белинск.

 

Марк положил свою правую руку на парту ладонью кверху и подле тетради барышни. Она, не переставая отвечать на вопросы в своей тетради, положила на его правую руку свою левую, и руки их сомкнулись в замок, но, — так как юноше было неудобно сидеть в таком положении, — он тут же немного повернул этот замок так, чтобы мизинцы были снизу, а большие пальцы — сверху. Держа её руку в своей руке, он вспомнил о том, что ему надобно быть готовым к форс-мажорным обстоятельствам. А готовым к таким обстоятельствам он не был, потому что один из его пистолей оказался разряженным. «Нехорошо получилось», — мысленно отметил Марк, ведь, с одной стороны, ему не хотелось отпускать руку Марии после того, как он сам предложил ей взяться за руки, а с другой — ему надо было зарядить пистоль.

 

«А, впрочем, не проблема», — заключил юноша. И хотя для него это было непривычно, но заряжать разряженное оружие одною левою рукою оказалось вовсе нетрудно. Заменив уже отработанный капсюль, Марк осторожно спустил к нему курок и зажал пистоль между своими коленями и дулом кверху. Он не замечал взглядов присутствующих, а те, между тем, удивлялись его наглости. Они

находили нечто удивительное в том, чтобы заряжать огнестрельное оружие во время школьного урока.

И это при том, что на поясах бо́льшей части учащихся, как и на поясе самого учителя, виднелись колчаны с, увы, заряженными пистолями. Впрочем, выглядели Хромов и Сонович приметно. Он, держа правою рукою её руку, опытно заряжал оружие одною левою. Она, держа левою рукою его правую, своею правою записывала в тетрадь ответы, от которых могли бы зависеть оценки каждого четвёртого в классе.

 

Скусив конец бумажного пакетика с порохом и пулею, Хромов задумался: «Так что же получается? Решение в том, чтобы просто оставить их и забыть о них?». В своём вопросе он подразумевал, конечно же, Смирнова и Штормовского. Сейчас его не терзало чувство вины — осталась лишь мысль о том, что нужно всё-таки что-то предпринять и поставить во всём этом деле хоть какую-то точку. Засыпая порох в ствол, он продолжил свои размышления: «Да. Просто оставить и просто забыть. Да даже больше: я всё делал правильно. Правильно, потому что я не могу знать того, была ли бы она со мною, если бы я не ударил тогда Штормовского. Она со мною, а, следовательно, я всё делал как надо. И если бы я вновь оказался там, в коридоре, три года назад, то я вновь ударил бы его. И это было бы правильно, потому

что другие — это другие, а я — это я. Это правильный подход. Правильный настолько, что если бы мне предоставили выбор между её жизнью и жизнями всех остальных учащихся в этой школе, то я выбрал

бы именно её жизнь. И ещё помог бы вырезать всех остальных. Помог бы, потому что таков мой выбор. Помог бы, потому что…», — размышления Марка прервались — ему нужен был сильный аргумент. И ум его быстро нашёл такой аргумент: «Да. Таков мой выбор, потому что никто не виноват в том, кем стал».

 

Будто бы прозрев, Марк, пряча уже теперь заряженный пистоль в свой правый колчан, решил, что с теориею «ННВВТКС» у него целиком и полностью развязываются руки: «Да. Никто не виноват в том, кем стал. Следовательно, и я заведомо не виноват в том, кем стал. А раз я не виноват и заведомо не буду виноват — почему бы не изолировать Штормовского лишением способности ходить? Всё. Как только получу документы, как только мы с ней поговорим — так сразу же, перед отправлением, переломаю ему кости так, чтобы их уже нельзя было подчинить. И плевать на то, что ему будет плохо. Главное, что всем остальным будет хорошо», — заключил он и ему стало хорошо. Ему стало хорошо, но ум его на этом не остановился. Напрашивался вопрос: «Но раз получается так, что я ни в чём не виноват и за мной заведомо нет никакой вины, то с чего я вообще должен что-то предпринимать?». И к вопросу этому

Марк готов не был, ведь он тут же решил: «Раз никто не виноват в том, кем стал, то как не поступи — в любом случае поступишь правильно. А раз так, то пускай тогда сами разбираются. Пускай хоть Смирнов станет таким же, как и Штормовский — это их дело. Раз уж так получилось — значит, так должно было получиться. А я ко всему этому должен был прийти. И раз я, при всём этом, приму, например, решение перебить всех и каждого, то это — не моя вина. Просто так получилось, и нет в этом ничего такого. Просто. Так. Получилось. Впрочем…», — на последнем слове мысль юноши оборвалась — он услышал шум ружейных выстрелов. На часах было ровно полдесятого.

​

Началось то, чего Марк опасался весь последний год.