Марк, лёжа на лавочке, упираясь головою в свой чёрный рюкзак и держа руки скрещёнными на груди, глядел в безоблачное небо. Заскрипела стальная дверь. Юноша поднял голову и посмотрел в сторону подъезда, чтобы удостовериться в том, что дверь открыла именно она. Из подъезда вышел мужчина, проживающий на втором этаже. Марк опустился головою обратно на рюкзак и уставился взглядом в чистое небо. Мужчина спешил, а потому побежал прочь. Юноша же вернулся к размышлениям об отце.

​

«Хороший ли он человек или плохой. Умный ли или дурак. Сильный ли или слабый. Каким бы он там ни был, сути дела это не меняет, ведь совсем скоро будут готовы документы, а, значит, совсем скоро наши дороги разойдутся и более у него не будет возможности как-либо влиять на мою жизнь. Раз уж совсем скоро у него не будет такой возможности, то нет и никакого значения в том, кто он такой. А раз так, то зачем же об этом думать? — спросил себя юноша мысленно и, глядя в безоблачное небо, ощутил то, как ум его успокоился. — Нужно лишь держать её и себя подальше от опасности. А его дело — это его дело».

​

«Да. Нужно держать её подальше от опасности, а потому сегодня надо предложить ей то, на что она прежде уже соглашалась», — заключил мысленно Марк. Под словом «прежде» он подразумевал те дни, в которые Владислав говорил, что армия красных «выступила из столицы» по направлению к ним. Что

же до подразумеваемого предлога, то он, действительно, был эффективен.

​

«Душновато, — глядя в безоблачное небо, мысленно проговорил юноша и с досадою так же мысленно добавил: — Куртка была явно лишнею». Он добавил это с досадою, потому что, согласно его видению ситуации, тепе́рь уже он эту куртку снять никоим образом не мог. Не мог, ведь иначе обнажатся его шрамы, а шрамов этих Марк стыдился за их способность притягивать к себе взгляды других людей.

Нельзя сказать, что юноша боялся внимания других людей, но можно сказать, что он не желал, чтобы люди складывали своё о нём впечатление по этим самым шрамам. Он не хотел, чтобы на него смотрели ни сверху-вниз, ни снизу-вверх. А ведь из-за этих шрамов малознакомые ему люди зачастую смотрели на него либо с жалостью, либо с ожиданием от него чего-то крайне нехорошего. «Да, надо было надеть рубашку», — заключил Марк, подразумевая, конечно же, такую рубашку, которая с длинным рукавом.

​

И хотя ему было лишь слегка́ душновато, но он возжелал уйти туда, где зимою всегда было в приятной степени тепло, а летом — в приятной степени прохладно. Юноша возжелал уйти в режим полётов. «Заодно можно было бы набрать высоту и оценить ситуацию», — понимал Марк, но помнил о том, что он, наверняка, всё ещё ужасно слаб в Первом разделе разумности. «Да, Первому разделу нужно время, чтобы он понял, что я взываю к его силе, — по мнению Марка, его ум взывал сейчас к силе Первого раздела, ведь сам он, благодаря Владиславу, полагал, что Зеленослав в опасности. — Сейчас подъём на приличную высоту и возвращение на землю заняли бы слишком много времени».

​

Встав со скамьи, Марк закинул свой рюкзак на левое плечо и, принявшись ходить туда-сюда от тротуара

к стальной двери, задумался: «Первый и Второй разделы — это хорошо, но мне нужен Третий. В Белинске нужно будет первым делом найти мыслителей и научиться у них Третьему, ведь даже когда

мы оставим город — зелёные и красные всё равно на пороге резни, а Третий раздел — это, в первую очередь, сила. Сила, которую…».

​

Послышался скрип стальной двери в момент, когда Марк подходил к тротуару, отдаляясь от подъезда. Юноша, обернувшись, увидел, что в этот раз из подъезда избитого временем дома вышла она. На ней виднелись белые кроссовки, из которых слегка выглядывали столь же белые носки, и серая футболка, заправленная в неприличной степени короткие чёрные джинсовые шорты с высокой талией и без ремня. За спиною её виднелся чёрный кожаный рюкзачок, а на левой руке наличествовала тёмно-зелёная повязка, — глаза барышни были того же удивительного тёмно-зеленого цвета.

​

Сама она была стройна и роста того же, что и Марк. При ней не имелось никакого оружия.

​

Её прямые светло-русые, с немного холодным оттенком, волосы уходили за спину, — и только два неплотных, небольших и слегка завитых локона спереди, не уходя за спину, художественно окаймляли милое лицо барышни. Само же лицо её не нуждалось в макияже, а потому тот почти отсутствовал, виднелись лишь утончённые линии чёрной подводки для глаз, — линии эти не были выделяющимися и отсутствовали на нижних веках — уверенно они подчёркивали лишь уголки выразительных глаз.

​

Лицо её было не только мило, но и надменно, ведь она сама сознавала свою красоту и, при этом, не желала казаться доброю. Она не желала казаться доброю, ведь, по её мнению, было что-то убогое и глупое в чрезмерно добрых людях. В особенности, чёрные линии едва заметной подводки для глаз подчёркивали то, из-за чего незнающие барышню люди могли мысленно назвать её «злым ангелом». Сама она не была злою, а потому надменность лишь дополняла красоту образа барышни.

​

В момент, когда Марк, услышав громкий скрип старой стальной двери, обернулся — в этот момент из подъезда избитого временем дома со всей присущей ей легкостью вышла Мария Сонович. Её близость к Марку была второю причиною, по которой Иван Хромов видел в Вячеславе Соновиче хорошего друга.

​

Барышня, глядя в глаза юноше, улыбнулась и зашагала к нему своею легкою походкой, он же зашагал к ней уверенным и ровным шагом. Понимая, что не только он выбрал её, но и она его, юноша чувствовал, что способен на всё, что нет ничего такого, чего он не осилил бы. Когда она оказалась прямо перед ним, Марк, услышав лёгкий фиалковый аромат её духов, сомкнул кисти своих рук за её спиною, на талии. Мария же, протянув свои руки над его плечами, обхватила ладонью левой руки локоть своей правой руки, а ладонью правой — локоть своей левой руки. Он, прикоснувшись своим лбом к её лбу, закрыл глаза и проговорил вслух одно из своих выражений: «Мы мир перевернем, коль нам угодно будет». Выражение это некогда сложилось в его сознании само собою да так, будто бы не он нашёл слова, но слова нашли его сами, — уж больно хорошо они описывали суть пробуждения, случавшегося с Марком в присутствии Марии. Да. Её присутствие меняло для него если и не всё, то почти всё, — и, как бы это ни было странно, но так происходила почти всякая их встреча на этом месте в последний год.

​

Сто́ит уточнить тот факт, что его чувства едва ли были бы столь сильны, если бы он не жил в ожидании катастрофы. В последний год Марк жил с сознанием возможности потерять Марию. Он боялся потерять её, но вот она стояла перед ним, в его объятиях, и страх сменялся сознанием собственного счастья.

​

Скрывая бо́льшую часть своего желания улыбнуться, она немного отклонилась головою от головы

юноши и, скользнув ладонью своей левой руки к ладони своей правой руки, отступила от него на полшага назад. Посмотрев ему в глаза, она спросила своим обычным красивым девичьим голосом:

​

— Опя́ть оделся как на северный полюс? — в её интонации ощущалась заинтересованность.

​

Заинтересованность исходила от желания Марии «играть с Марком». Игра заключалась в том, чтобы «выступать» в сторону юноши и, после этого, наблюдать за его реакциею, бессознательно изучая её. Само желание «играть с Марком» барышня сознавала, но, увы, находила его ужасно инфантильным, а потому старалась игнорировать. Тем не менее, она не знала, где оно начиналось и где заканчивалось, а потому зачастую хоть и косвенно, но всё же оказывалась под влиянием этого желания.

​

— Котёнок, — проигнорировав её вопрос, обратился мягким басом Марк. Он желал отвести Марию подальше, а потому решил сейчас же использовать тот предлог, который в предыдущие два раза уже доказывал свою эффективность. Решив так, юноша едва заметно улыбнулся и спросил: — Хочешь суши?

​

— Суши! — широко раскрыв свои выразительные глаза, подхватила барышня заинтересовавшее её слово. «И всегда-то ей нужно как-то выразить каждую свою эмоцию», — мысленно отметил юноша, улыбнувшись уже несколько заметнее. Хоть Марк и не понимал, отчего Марии столь сильно нравились эти самые суши, но он им был чрезвычайно признателен. Удовольствие это обходилось в копеечку, — а для Хромова это было важно, ведь он старался на всём экономить в силу планируемого им переезда в тот же Белинск, — но, тем не менее, его душу грела мысль о том, что в конечном итоге он, отводя свою подругу от опасности, устраивал для неё нечто вроде маленького внепланового праздника.

​

Марк, несколько странным кивком указывая на лицо барышни, спросил:

​

— А где делают самые вкусные суши?

​

— В Белинске, — сообразила Мария и, не отворачивая головы, перевела взгляд вдаль. — Только сначала урок химии, — несколько смущаясь необходимости говорить это, добавила она, посмотрела обратно в глаза юноше и, закусив левую сторону нижней губы своей, объяснила: — Годовая контрольная вторым уроком. Смотри, я могла бы прогулять, но я обещала Ангелине, что помогу ей.

​

Марк, глядя Марии в глаза, задумался. Сейчас он, в её присутствии, имел в себе ощущение собственной силы, из-за чего сквозь пальцы смотрел на казавшиеся ранее ужасными предзнаменования. Тем не менее, он не терял головы, а потому помнил и о том, что опасность, какою бы та ни была, есть.

​

— Котик, — обратилась Мария, — если скажешь, что нужно ехать — давай уедем.

​

«Ну, раз она сама не против… — заключил Марк с одной стороны, а с другой — всё же не хотел в своих же глазах оказаться таким параноиком, каким уже оказывался в предыдущие два раза. — И надо же, как она поставила вопрос: “если ты скажешь”. А я вот возьму и не скажу». Юноша проговорил:

​

— Ладно, мы остаёмся. Но тогда так: чуть что — будь готова уйти. Даже если это будет неправильно.

​

— Получается, — сообразила барышня, глядя ему в глаза, — мы всё-таки и тогда́ не просто так…

​

— Да, — поспешил прервать её он. — А после второго урока мы идём на вокзал и уезжаем в Белинск.

​

Оставив левую руку свою за спиною Марии, Марк потянулся правою к лицу барышни и, после этого, принялся бережно водить большим пальцем правой руки по её левой щеке. Сама Мария, конечно же, догадалась о том, что Марк прервал её не просто так. «Не хочет говорить об этом», — поняла она и едва заметно закивала головою. Она, конечно же, не понимала опасений юноши. Она решила, что если опасность и есть, то грозит эта опасность одному лишь Марку. Заметив то, как барышня закивала, он потянулся своею правою рукою к её левой, после чего они вышли на тротуар и зашагали к школе.

​

— Что такое ННВВТКС? — спросил юноша у идущей подле него, чтобы она не уходила с головою в размышления об опасности, о которой он не желал говорить. Да, он сам ещё не успел понять, что ему, как и прежде, удалось поделиться с барышнею своими опасениями, не вводя её в суть своих опасений.

​

— У-у, — протянула Мария и начала мысленно подбирать слова для доступного объяснения причины, по которой ей якобы лучше не раскрывать названной аббревиатуры, но не успела она составить даже первое предложение, как увидела второклассника, что сидел на лавочке с таким выражением лица, будто бы он вот-вот заплачет. Глядя на него, Сонович проговорила: — Как думаешь, что с ним?

​

— Быть может, боится быть записанным в журнал опоздавших, — ответил Марк и, немного подумав, добавил: — Или, быть может, у него те же проблемы, что и у Смирнова.

​

Всякому, кто оказался записанным в журнал опоздавших сидящими на входе дежурными, предстояло остаться после уроков на дежурство и уже на следующий день привести в школу своих родителей. Правда, Хромов и Сонович вполне себе могли игнорировать как первое предписание, так и второе.

​

— Если боится вызова родителей, то надо помочь, — сказала Мария, и эти слова её заинтересовали юношу. С одной стороны, он чуть ли не восхитился проявившеюся заботою о «бедном ребёнке», до которого Марку не было никакого дела. С другой — он приметил однобокость этой её заботы.

​

— А если проблема не в родителях, то и помогать не надо? — заинтересованно, но всё же без упрёка уточнил он. Его беспокоила участь Владислава, которого постоянно избивали за то, что тот — красный. Марк решил, что в Марии просто-напросто «как-то наполовину включилось» «стандартное женское желание заботиться о детях». На деле же барышня ощутила себя сочувствующею тем, кому «не повезло

с родителями». Сочувствие это возникло, потому что она считала, что ей, в отличие от других, повезло.

​

— Родителей не выбирают. А твой Смирнов сам во всём виноват, — интонацией, провоцирующей на спор, ответила она. «Ух ты какая», — подумалось, как обычно, Марку. Да, его «котёнок» был склонен к тому, чтобы кусаться. Словесные укусы Марии не имели за собою цели оскорбить, имея за собою цель «выступить». «А разве цвет рисунка выбирают?» — хотел бы возразить юноша, но не стал, ведь считал, что Сонович говорит подобное не потому, что она так думает, но потому, что ей надо порою говорить провоцирующие на спор слова. «Надо, и всё тут», — проигнорировав её высказывание, заключил он. Что же до Марии, то она считала Владислава виновным не в том, что он красный, но в том, что он каким-то неведомым для неё образом обратил на себя внимание агрессивно настроенного Дмитрия. Она считала так, потому что сознательно позволяла себе быть в провоцирующей степени легкомысленною. Барышня потянула Марка за собою в сторону «бедного ребёнка». На том виднелась тёмно-красная повязка.

​

— Чего грустишь? — спросила Сонович у семилетнего мальчика несколько даже с претензиею, а тот ответил таким голосом, в котором содержалась борьба желания вот-вот зарыдать и намерения не выдавать своих эмоций:

​

— Запишут в журнал, вызовут родителей…

​

Марк, не желая слышать подобного, нашёл способ быстро определить причину уныния первоклассника. Мыслил он так: «Если его печалит необходимость остаться на дежурство после уроков — пускай тогда

его запишут. А если у него, действительно, жестокие родители — тогда, быть может, и поможем».

​

— Мы можем помочь: родителей не вызовут, но на дежурство придётся оставаться всю неделю. Согласен? — спросил Марк у сидящего на скамье, искушая его возможностью отказаться. Сидящий же на скамье, вопреки ожиданиям Хромова, ужасно заинтересовался услышанным, а потому живо ответил:

​

— Да, — и, после этого, подорвался со скамьи. Наблюдая за этим, юноша понял, что теперь-то ему придётся-таки помочь этому младшекласснику. Он, повернув голову к Марии, проговорил:

​

— А ведь, между тем, проступки они на то и проступки, чтобы за них наказывали. А так мы ему поможем, а он потом, быть может так, по жизни надеяться будет на то, что придёт кто-то и поможет.

​

— О как! — улыбнувшись злою улыбкою, сказала Мария, отпустила руку Марка и, не лишая своё

лицо этой улыбки, повернула к нему голову. — Вы уж извините, Иван Олегович, что я вас сразу не узнала.

 

Юноша хоть и не особо-то высоко оценил шутку барышни, но, повернув голову к второкласснику, сказал:

​

— Ладно. Ты идёшь с нами, тебя даже не запишут. Но знай: акция разовая.

​

Марк взял своею рукою руку Марии, — они зашагали по тротуару к школе, что находилась за домом, на приподъездной скамье которого сидел приунывший ученик. Сам ученик этот, поразмыслив, решил последовать за ними. Здание школы представляло собою трёхэтажное строение из белого кирпича, и территория её ограждалась решетчатым забором, что содержал в себе ворота как с парадной стороны, так и с обратной, ведущей в лес; что же до обратной стороны, то между зданием школы и забором находилась спортплощадка, в центре которой были выкопаны окопы — в них окапывались ученики старших классов во время уроков начальной военной подготовки, — любимейшего предмета Марка.

​

— ХРО́МОВ! Собственной персоной! — громко, чуть ли не радостно, воскликнула, увидев вошедшую в помещение троицу и встав из-за стола, завуч. В руках её виднелась деревянная метровая линейка. За столом, находящимся в семи метрах от парадного входа и содержащего на себе журнал с ручкою,

сидели двое дежурных, одного из которых Марк знал лично. При дежурных, как и при женщине, наличествовали красные повязки. При учениках содержались ещё пистоли. Сама завуч добавила всё так же чуть ли не радостно: — Милости прошу к нашему столу! Автограф, миленький, оставить надобно.

 

«Ну хоть где-то не я, но меня ждут. Да ещё и так горячо», — заключил, как обычно, Хромов. Он, опять-таки как обычно, позабыл о том, что его в известном месте каждым будним утром дожидался Смирнов.

​

Справедливости ради стоит отметить, что своеобразное отношение завуча к Марку было оправданным. Тот на уроки ходил абы как, на дежурство почти никогда не оставался, — ещё и учил этому Сонович. Да даже больше: почти с два года назад он начал позволять себе стрельбу из пистолей в помещении

школы. В последний год что Марк, что Мария, опаздывая, проходили мимо дежурных и нигде даже не отмечались, изредка лишь делая исключения для того, чтобы их не донимали. Впрочем, изредка, — в тёплые месяцы, — они оставались на дежурство после уроков. Оставались, во-первых, потому что могли в любой момент уйти, а, во-вторых, потому что было что-то примечательное в том, чтобы, оказавшись в компании таких же, как и они, «поработать на свежем воздухе». Сейчас же им нужно было подойти к дежурным, чтобы намекнуть им на возможность не записывать «малого» в журнал для опоздавших.

​

Сама завуч была полной женщиной, на ней виднелись серая блузка и длинная красная юбка. Заметив то, как троица направилась к ней, она решила, что день сегодняшний — один из тех, в которые Хромов и Сонович решаются на исключения в своём поведении. Младшеклассника она даже не приметила.

​

Когда компания подошла к столу, завуч, указывая метровою деревянною линейкой на неприлично короткие чёрные джинсовые шорты старшеклассницы, проговорила уже отнюдь не весёлым тоном:

​

— Э́то что ещё за разврат?

​

— Да какой же это разврат? — спросил юноша столь легко, будто бы его интерес не в том, чтобы отвлечь внимание женщины от подруги, но в том, чтобы поделиться степенью своей осведомлённости в поднятой теме. Он, улыбнувшись и даже, казалось бы, слегка замечтавшись, продолжил: — То ли дело…

​

— ХРО́МОВ! — резко, как молния, почти криком прервала его завуч и, заставив всех присутствующих, кроме Марка, вздрогнуть, стукнула деревянною линейкою по столу. Она прервала его, потому что хорошо помнила о том, что́ юноша проговорил в прошлый раз после слов: «то ли дело». Женщина перевела взгляд на дежурных и приказала уже негромко: — Всех записать.

​

Мария не особо-то нуждалась в «манёвре» Марка. В ответ на вопрос: «Это что ещё за разврат?» — она вполне себе была готова сказать: «Так мы ж прямиком с публичного дома. Сами понимаете», — но, тем не менее, барышня всё же высоко оценила желание юноши заступиться за неё, а потому она, несколько улыбнувшись, повернула к нему голову и принялась поглаживать большим пальцем своей левой руки тыльную сторону его правой. Марк же, не отпуская её руку, посмотрел в глаза знакомому ему дежурному и, указав взглядом на второклассника, едва заметно замотал головою, чтобы был понят следующий намёк: «Его не записывай». Дежурный, едва заметно закивав головою, записал в журнал Хромова и Сонович, а другой дежурный, тем временем, протянул руку к младшекласснику и проговорил: «Дневник».

​

Ученик второго класса, посчитав, что его обманули, достал из своего рюкзака дневник и протянул его дежурному. Тот, что делал записи, посмотрел на обложку, сказал: «Так. Скабичевский, третий А», — и записал названные фамилию и класс. А ведь на обложке дневника виднелось: «Панаев, 2-Б». Ученик второго класса, осмыслив происходящее, поспешил спрятать свой дневник в рюкзак и поглядел на

Марка вопросительно. Сам же Марк в ответ указал взглядом на ближайший лестничный проём. Ученикам первого-четвёртого классов не надобно было расписываться в журнале для опоздавших, а потому удивлённый второклассник спешно зашагал в сторону ближайшего лестничного проёма.

​

— Распишитесь, — вздохнув, сказал тот дежурный, что делал записи, и развернул журнал к опоздавшим. Марк расписался, пододвинул журнал поближе к однокласснице, протянул ей ручку и проговорил:

​

— А теперь, Мария, прежде, чем вы закрепите этот брак своей подписью, попрошу вас ответить на вопрос: согласны ли вы…

​

— Хромов… — негромко и теперь уже даже будто бы устало перебила юношу завуч и, увидев то, как барышня расписалась в журнале, добавила столь же устало: — Вы с Сонович можете идти.

*******************************************************************************************

— Так что же, в конце концов, значит ННВВТКС? — глядя прямо перед собою, спросил юноша у барышни, когда они, держась за руки, уже шагали по длинному, пустующему и полутёмному коридору.

​

— Смотри, если я расскажу тебе, и об этом узнают мыслители, то они, быть может, лишат тебя всех воспоминаний, которыми ты обзаведёшься с того момента, как я открою для тебя ННВВТКС. Выражение, скрывающееся за этими буквами, является основой Третьего раздела. Понимаешь?

 

— Понял. Тогда лучше не надо, — ответил Марк, а барышня остановилась, и он заметил это потому, что её левая рука потянула его правую назад. Оборачиваясь, он ощутил то, как Мария отпустила его руку. Барышня же, словив на себе его взгляд, улыбнулась азартною улыбкою, шагнула к нему, спрятала руки

за спину, обхватив правою левую, и сказала:

 

— А значит оно то, что Никто Не Виноват В Том, Кем Стал.

 

— Та-ак, — улыбаясь и глядя ей в глаза, крайне заинтересованно протянул он вместо того, чтобы задать вопрос: «Если всё так серьёзно, то зачем же ты тогда рассказала?». Что же до Марии, то она хотела, «выступив», напугать юношу, чтобы проследить за его реакциею. Напугать его не получилось, ведь он знал, что она не стала бы его подставлять. Услышав протянутое им: «та-ак», — барышня, всё ещё держа за спиною левую руку правою, повернула голову в сторону и потупила взгляд. «Надо было случайно… Не напрямую, но как бы невзначай проговориться о том, что значат эти буквы. Глупо получилось. Да и в любом случае получилось бы глупо. Ужасно инфантильно», — заключила она, и ей стало стыдно. Ощутив то, как Марк прикоснулся ладонью своей правой руки к ладони её левой руки, она вернулась мыслью в реальную действительность. Обнаружив себя оказавшеюся в его объятиях, Мария позволила сложить в замок свою левую руку с его правою. Уже глядя ему в глаза, она объяснила:

​

— Вряд ли они станут стирать тебе память. Лет десять как никому нет дела до всего этого. Да и самого этого знания о значении аббревиатуры ННВВТКС мало для того, чтобы овладеть Третьим разделом.

 

Марк не только понял, что не было никакой опасности в том, чтобы знать это знание, но и возжелал распытать барышню о Третьем разделе разумности. Возжелал столь сильно, что даже не задался вопросами: «Но тогда зачем же пыталась запугать? Да и откуда узнала что-то дельное о том, как устроен Третий раздел?». А зря. Причина, по которой Мария именно сейчас оказалась осведомлённою в том, как устроен Третий раздел, была примечательною, ведь Марк, если бы ему довелось основательно ознакомиться с этою причиною, быстро бы сообразил, что по Зеленославу ударят, скорее всего, именно сегодня. Тем не менее, он столь сильно возжелал распытать барышню о Третьем разделе, что не стал интересоваться причиною, по которой она именно сейчас оказалась осведомлённою в этой теме.

 

— А ну-ка, котёнок, давай-ка представим, что мы живём в то время, когда с этим было строго, — сказал Марк, глядя в глаза стоящей перед ним. — Получается, мыслители, стирая мне память, могут лишь выбрать какую-то точку в моей жизни, и всё, что произошло после этой точки — будет мною забыто?

 

— Да, — напрасно надеясь на то, что на этом её ответе их обсуждение закончится, ответила она, а Марк решил задать абсурдный вопрос для того, чтобы как предоставить Марии возможность возразить ему, так и подвести её к разговору о том, каким образом мыслители «проникают» в память других людей.

 

— Но, тогда получается, что им необходимо точно знать о том, в какой момент времени ты открыла для меня ННВВТКС. Если ни ты, ни я не поделимся с ними этой датою, то они тогда окажутся бессильными?

 

— Не-а, — довольно, но не радостно «мяукнула» Сонович. Она возразила ему именно довольно, потому что ей нравилось возражать юноше, когда она была уверенна в верности своего возражения. Вздохнув, барышня потупила взгляд и, глядя Марку в грудь, объяснила: — Это было бы слишком просто. Мыслители могут путешествовать по воспоминаниям других людей, и провести их в этом нельзя. Можно лишь не допускать мыслителей в свои воспоминания, постоянно выигрывая у них ментальный суд.

 

«Ну и зачем? Зачем я сказала об этом ментальном суде? Он же теперь обязательно спросит: а что такое ментальный суд?» — крайне эмоционально размышляла Мария, а Марк, тем временем, спросил:

 

— Что такое ментальный суд?

 

Барышня вновь тяжело вздохнула. «А ведь я сама заговорила на эту тему», — мысленно напомнила она себе и, не подымая своего взгляда, всё же попыталась объяснить как можно более доступными словами:

 

— Специальное устройство. Смотри, — тут она на мгновение посмотрела ему в глаза. — Допустим, ты хочешь с помощью Третьего раздела сделать что-то с сознанием другого человека. Думаешь, для этого достаточно просто отыскать этого человека в мыслепространстве, прикоснуться к нему и сделать запрос?

 

— Полагаю, что нет, — несколько смущенно ответил он, ведь для него вообще стал открытием тот факт, что в мыслепространстве надо находить людей, прикасаться к ним и «делать» какие-то там запросы.

 

— Вот и правильно полагаешь, — уже с некоторым раздражением отметила Мария. — Сделав запрос на какое-то действие к другому человеку, ты отправляешь своё сознание и сознание этого другого человека на ментальный суд. И суд этот надо ещё выиграть, а иначе твой запрос не будет выполнен Третьим разделом, — закончила она, вновь надеясь на то, что теперь-то тема разделов разумности закрыта.

 

— И как же устроен этот твой ментальный суд? — спросил Марк, беспокоясь о способности мыслителей путешествовать по воспоминаниям других людей. Стоит напомнить, он собирался в скором времени «переехать» в Белинск и, после этого, обратиться в жандармерию Белинска. «Они наверняка станут изучать мою память. А раз так, то глупо идти к ним с поддельными документами», — опасался юноша и именно поэтому сейчас же хотел узнать о том, каким образом можно было бы выиграть ментальный суд.

 

— Хватит, — сказала она и принялась сквозь полутьму глядеть в его глаза.

 

— Ну, хорошо, — заметив, что "Маша подкипает", согласился он. Юноша поддался её желанию закончить разговор на эту тему, потому что, во-первых, знал, что ему ещё представится возможность возобновить этот разговор, и, во-вторых, он прекрасно знал о том, что его одноклассница не хотела обсуждать всё то, о чём она сама заговорила. О да. Таково было её отношение к разделам разумности.

 

Почему же её раздражал данный предмет? Потому что люди, как сказала бы сама Мария, «помешались» на нём. А ведь Марк, проявляя готовность часами говорить о Третьем разделе, походил именно на помешанного. Более того, заинтересованность Марка — это только полбеды. Вторую половину

составлял собою отец Марии. Вячеслав Николаевич в последние две недели только то и делал, что заговаривал с ней на тему того, как устроен Третий раздел. Она думала, что он просто узнавал для себя что-то новое и, желая хоть с кем-то поделиться этим «новым», делился именно с нею. На деле же в последние две недели он не хотел говорить о Третьем разделе — он хотел говорить именно с дочерью.

А заговаривал он с ней на эту тему, потому что сам считал эту тему интересною. В разговорах с отцом Мария, в отличие от разговоров с Марком, старалась не выказывать отсутствия интереса к устройству Третьего раздела. Более того, она, сохраняя в душе своей уважение к родителям, искренне старалась выглядеть заинтересованною, а потому отец её искренне верил в то, что ей интересно обсуждать с ним то, как устроен Третий раздел. Узнай он правду — ему пришлось бы очень и очень сильно удивиться.

 

«Вы все совсем уже с ума посходили с этими своими разделами», — сказала бы Мария, если бы Марк рассказал ей о том, что он каждым будним утром выслушивает то, как Владислав читает по памяти «Устное пособие по Второму разделу разумности».

​

В момент, когда юноша сказал: «Ну, хорошо», — барышня, глядя сквозь полутьму в его глаза, с облегчением вздохнула и, после этого, перевела взгляд несколько вдаль, на настенные механические часы, что находились далеко за спиною Марка. Глядя на эти настенные часы, она проговорила:

 

— Можем не успеть отметиться на уроке.

 

— А нам важно успеть отметиться? — спросил, слегка улыбнувшись, юноша. В его вопросе барышня, как он того и хотел, услышала: «Да и хрен с ним, с этим уроком». И хотя в начале учебного года она даже восхищалась лёгкостью, с которою он пропускал уроки, смеялся над плохими отметками и игнорировал угрозы учителей, но со временем ситуация изменилась, ведь Мария, расслабившись вслед за Марком, ужаснулась тому, как её изменила эта расслабленность. Всё стало в тягость. Барышня не могла более волноваться перед контрольными работами, не могла более бояться того, что кто-то из учителей станет высмеивать её перед всем классом, она не могла более ни по-настоящему радоваться хорошим отметкам, ни по-настоящему печалиться плохим. Всё стало в тягость, а потому она, с одной стороны, заключала: «Он заразил меня», — а с другой — всё же понимала: «Грош цена такой учёбе, которая построена на волнениях». Мария не обижалась на Марка за то, что он «заразил» её, но она всё же решила учиться и, при этом, в глубине души своей хотела, чтобы он не только не мешал, но даже, наоборот, приобщился, чтобы они вместе «бросили вызов нежеланию учиться», — это, согласно её образу мысли, было бы романтично, и она хотела этого, но ничего ему об этом не говорила, ведь не хотела показаться занудою. Да и она знала, что «если посадить его за учебники — цирк будет ещё тот».

 

Марк сейчас, как и обычно, не понял этого, но Мария, услышав его вопрос, обиделась на него за то, что он заставил её почувствовать себя занудою. Не лишая своё лицо едва заметной улыбки, она шагнула назад, а он, ничего не подозревая, разомкнул объятия. Только-только он хотел протянуть ей свою

правую руку, как Мария развернулась и, по-прежнему держа свои руки за спиною, зашагала по тёмному коридору. Обойдя его, она зашагала туда, куда они шли держась за руки ещё совсем недавно. «Приехали», — наблюдая за нею, отметил Марк мысленно. Обычно обиженность барышни не особо-то беспокоила его, ведь он знал о том, куда вела эта обиженность: к слову «отстань»; слово «отстань» не всегда, но иногда вело к очередному перерыву в отношениях, а в конце всякого такого перерыва Мария находила повод для того, чтобы ненавязчиво намекнуть на готовность изменить своё «отстань» на «пристань». «Да. Не вслух, но мысленно она сама потом обязательно скажет: пристань», — заключил некогда юноша, а потому давным-давно перестал уже относиться серьёзно как к слову «отстань», так и к тому, к чему вело это злополучное слово. Марк, зная исход, не боялся ни ссор, ни перерывов. Хоть и не всегда, но зачастую он даже не спрашивал Марию о том, на что́ она обижалась — он не хотел признавать за собою того, что сказанные им слова могли как-то обидеть её. Так было обычно. Сегодня же он решил не игнорировать настроение барышни, ведь сегодня для него и неё был необычный день. Он не хотел, чтобы необычность сегодняшнего дня растворилась в обычности их взаимоотношений.

​

— Маша́, — низким тоном проговорил он, стоя посреди тёмного коридора. — Давай сегодня без этого.

​

В его спокойной интонации содержалась не только просьба, но и, главным образом, требование. Услышав юношу, барышня, находясь в семи шагах от него, сразу же остановилась и обернулась, чтобы резко возразить ему репликою: «А давай без давай», — но, поглядев ему в глаза, она осмыслила сказанное им. «Сегодня мы едем в Белинск», — вспомнила она и потупила взгляд. Подойдя к Марии, Марк протянул ей правую руку. Она, увидев его ладонь, вложила в неё свою ладонь.

​

Уже теперь держась за руки, — а для Хромова дело это было важным, ведь служило индикатором состояния их отношений: «Раз мы держимся за руки — значит, всё у нас нормально», — считал он. Уже теперь держась за руки, они зашагали по тёмному коридору к выходу на одну из лестничных площадок.