Уже посетив нескромное семейное поместье, приняв душ и переодевшись, он в девять часов утра подлетал к административному центру Зеленослава. На нём виднелись выглаженная белая рубашка, заправленная в выглаженные чёрные брюки, и начищенные чёрные туфли. Поверх левого рукава рубашки виднелась тёмно-зелёная повязка, — из-под манжеты этого же рукава выглядывали наручные часы. На ремне были закреплены два коричневых колчана, каждый содержал в себе по одному пистолю.
 
Две параллельных друг другу дороги, пересекаясь под прямым углом с двумя другими параллельными друг другу дорогами, образуют, очевидно, квадрат. С внешних сторон квадрат этот обрамлялся четырьмя высокими зданиями, — эти четыре высоких строения составляли собою административный центр Зеленослава. Внутреннюю площадь административного центра занимал ухоженный сад. Иван Олегович приземлился у входа в самое высокое из этих четырёх зданий. Он приземлился у парадного входа в муниципальное управление, посреди тротуара. По дороге неспешно ехали как кареты, толкаемые лошадьми, так и машины, толкаемые энергией, запасённой в подкапотных пружинах. По тротуару шли пешеходы, на их руках виднелись либо тёмно-зелёные, либо ярко-красные повязки, — и при каждом наличествовали: либо колчаны с пистолями; либо ножны, содержащие в себе холодное оружие; либо как первое, так и второе. Светило солнце, и небо было безоблачным.
 
У входа в муниципальное управление стояли двое часовых с мушкетами. На их левых руках виднелись тёмно-зелёные повязки. Они, узнав в Иване Олеговиче Главнокомандующего Южною армиею, отдали ему честь, а он, тем временем, лишил себя синевы и, вонзившись взглядом им в глаза, разгневался. Почему же почти все люди в мире, за исключением пары-тройки человек, гневали его?

*********Начало*объяснения****************************************************************

Мыслителями принято называть людей, сумевших открыть для себя Третий раздел разумности. Мыслепространство и конструкты — главные инструменты мыслителя.
 
Тринадцать лет назад было совершено убийство — убили супругу Ивана Олеговича, который на то время ещё не был Главнокомандующим Южною армиею, — к слову, в те времена и вовсе не было никаких армий. Армий не было. А что же было? Было Всенародное Объединение с парламентом и императором.
 
Парламент принадлежал красным, а императором обычно был зелёный. Обычно, но не всегда.
 
За один год до рождения Марка императором впервые в истории стал не зелёный, но красный, и власть над Всенародным Объединением оказалась узурпированною красными. Таким городам, как Зеленослав, пришлось нелегко, ведь прежде в таких городах хорошо было быть зелёным. И плохо — красным. После узурпации власти красными, столица занялась такими, по её мнению, «опасными» городами — в таких городах, благодаря негласным распоряжениям столицы, сложилась нехорошая ситуация: судьями, мэрами, прокурорами и главами самых разных ведомств могли стать только красные. Ситуация эта привела к тому, что в таких городах преступление, совершаемое красным против зелёного, не влекло за собою справедливого наказания, — и наоборот. Зелёные тогда, сознавая шаткость своего положения, либо оставляли такие города, либо же оставались, но жили с особым озлоблением на красных.
 
В Зеленославе назревал конфликт. Тринадцать лет назад было совершено убийство — убили супругу Ивана Хромова, который на то время был обычным мыслителем на службе у городской жандармерии.
 
Он тогда нашёл тело своей жены и убийц, которые, будто бы в насмешку над ним, сами сообщили

ему о том, что именно они-то и убили её. Иван Олегович, конечно же, озверел и, озверев, сразу же расправился с убийцами своей жены. Положение его было ужасным и, согласно его образу мысли,

он тогда мог бы покончить с собою. Мог, но не стал, ведь тогда случилась другая история.
 
Как бы там ни было, но Иван Олегович решил действовать. Более того, на руках у него было воспоминание, внутри которого он не просто убил красных, но убил их после того, как они сами сознались в том, что именно они убили его супругу. Такое воспоминание было весьма ценным.
 
Он вернулся в город и созвал влиятельнейших зелёных. Вместе они решили, что им нужно, во-первых, собрать армию, и, во-вторых, провозгласить свою область независимою от Всенародного Объединения.
 
Сразу же после этого собрания Иван Олегович, используя Третий раздел разумности, подчинил себе сознания всех мужчин и женщин, что находились в Зеленославской области. Подчинив их сознания себе, он закрепил за ними собственные конструкты, — и с того самого момента всякий взрослый зелёный, проживающий в Зеленославе, хотел он того или нет, но оказывался либо потенциальным, либо действующим солдатом Южной армии. Наутро было совершено множество казней.
 
Иван Олегович тогда обратился к «подчинённым». Сначала он всех разом ознакомил с воспоминанием, внутри которого он не просто убил красных, но убил их после того, как они, в насмешку над ним, сами сознались в убийстве его супруги. Потом он обратился с речью: «Своими действиями я защитил вас от столичных мыслителей», — сказал он тогда в своей речи, и ему поверили, ведь сам он, закрепив свои конструкты за жителями Зеленославской области, действительно, исключил возможность вмешательства со стороны других мыслителей. Другим мыслителям для того, чтобы подчинить себе кого-то из уже подчинённых Ивану Олеговичу, пришлось бы для начала подчинить себе самого Ивана Олеговича. Что же до горожан и прочих, то они все эти годы считали, что закреплённые за ними конструкты спят и будут спать до тех пор, пока их не разбудят в случае крайней необходимости. Конструкты, однако, не спали. Они вполне себе бодрствовали.
 
Горожане и прочие, с одной стороны, получили защиту в мыслепространстве, а с другой — оказались во власти конструктов Ивана Олеговича, ведь каждый из этих конструктов, будучи закреплённым за тем или иным человеком, мог в любой момент взять на себя управление над доверенным ему телом, — тем не менее, конструкты этого не делали, чтобы люди считали, что закреплённые за ними конструкты спят. Вместо этого конструкты занимались другим: они, будучи осведомлёнными в том, что видят, слышат, ощущают и даже думают вверенные им умы, делились со своим создателем этими сведениями. Да, Иван Олегович обеспечил себя возможностью следить за мыслями своих подчинённых.
 
Тринадцать лет назад он, получив такую возможность, принялся «читать мысли» своих подчинённых.
 
И всё бы ничего, но, читая их мысли, он уличал их в чрезмерной трусости, а ведь именно трусость он считал главною виновницею сложившейся ситуации. Именно «человеческую способность бояться» он находил виновницею ситуации, из-за которой получалось так, что «либо зелёные, либо красные». А ведь если бы такой ситуации не возникло — не погибла бы и супруга Ивана Олеговича, — и он это понимал, и именно поэтому гневался почти любому проявлению трусости. Он, правда, не всегда понимал, как же так получалось, что трусость, вместо того, чтобы отталкивать от конфликта, подталкивала к конфликту, но именно трусость он считал главною виновницею сложившейся ситуации. «Всё началось с того, что кто-то кого-то… испугался», — заключал он, и в своих размышлениях отталкивался уже от этой мысли. Именно трусость Иван Олегович считал главным своим противником. Не красных, но трусость. И именно в трусости он уличал своих подчинённых, читая их мысли. Между тем, Иван Олегович был мыслителем, и потому в совершенстве понимал теорию «Никто не виноват в том, кем стал», — он понимал эту теорию, ведь Третий раздел открывался только тому, кто сумел её понять. Увы, нельзя сказать, что он гневался на своих подчинённых, но можно сказать, что его гневало присутствие этих подчинённых. Чем больше они боялись — тем больше он гневался. Чем больше он гневался — тем больше они боялись. Получался своеобразный замкнутый круг, и Иван Олегович двенадцать с половиною лет тому назад решил разорвать этот круг, перестав читать мысли своих подчинённых. Перестать-то он перестал, а вот
его убеждённость в том, что все люди на свете — тру́сы, осталась при нём и поныне.

*********Конец*объяснения*****************************************************************

Вонзившись своим взглядом в глаза одному часовому, Иван Олегович, как и всегда, заметил, что тот отвёл свой взгляд — то же самое произошло и с другим часовым. Напряжённо вздохнув, Главнокомандующий Южною армиею опустил глаза, поднялся по лестнице к парадному входу в муниципальное управление и вошёл внутрь помещения.
 
Войдя в просторный вестибюль, он поднял свой взгляд, чтобы увидеть в десяти метрах от себя обычно сидящую за столом у выхода к внутренней лестнице двадцатисемилетнюю Светлану. Стол стоял, но за ним никто не сидел. Подойдя уверенным шагом к столу, он достал свой портсигар и спички.
 
— Специальный разговор между мной и конструктом Отвечающий за Светлану точка, — проговорил Иван Олегович и, закурив сигарету, замахал правою рукою, чтобы потушить спичку. — Где она сейчас?
 
— В отделе кадров, — услышал он голос, похожий собою на его собственный внутренний голос. Голос этот мог быть слышим только им самим.
 
— Скажи ей, чтобы поднялась в мой кабинет. Немедленно закончить текущий разговор, — проговорил Иван Олегович и зашагал к внутренней лестнице, глухо стукая туфлями по полу из белого мрамора.
 
Подымаясь по лестнице, он потушил ногою окурок. Минутою спустя Главнокомандующий Южною армиею, поднявшись на седьмой этаж и распахнув на ходу высокие двустворчатые двери, вошёл в просторный зал для заседаний. От побелённого потолка до пола из чёрного мрамора приходилось добрых семь метров. Две противоположные друг другу стены были несколько длиннее двух других. В одной из «длинных» стен находился дверной проём, через который и вошёл Иван Олегович. Зал хорошо освещался благодаря четырём огромным окнам, находящимся в другой «длинной» стене, — в этой же стене наличествовал и выход на просторную балконную террасу. Все стены были обклеены серыми обоями. За продолговатым столом сидело двадцать человек: двенадцать мужчин и восемь женщин. Каждый и каждая из них представляли в своём лице то или иное ведомство. Все присутствующие содержали на своих руках тёмно-зелёные повязки, и все они, увидев Главнокомандующего Южною армиею, опустили глаза.
 
Сам же Иван Олегович, войдя в зал для заседаний, сразу же заметил отсутствие того, кто был ему нужен. Он заметил отсутствие главы здравоохранительного ведомства. Тем не менее, он понимал, что нужный ему человек «не может не быть где-то здесь», а потому направил свой взор в сторону оконного ряда.
 
«Да, он на балконе», — понял Иван Олегович, глядя в одно из окон. И действительно, Вячеслав Николаевич Сонович сидел на скамейке, что примыкала к балюстраде, ограждающей балконную террасу. Сидел он вполоборота, держа свои руки на поручнях и упираясь в руки подбородком. Левая нога его бо́льшею частью своей находилась на лавочке, а ступня этой ноги лежала на колене правой ноги. Он, сидя на скамье, наблюдал набережную, окаймляющую собою широкую реку. Река эта, к слову, была столь широка, что он не мог разглядеть пешеходов, шагающих по противоположной набережной, а потому отчётливо ему виднелись лишь высокие корпуса городских университетов. Вячеслав Николаевич был вторым и последним человеком в Зеленославе, который знал о замысле Ивана Олеговича. Сам же Иван Олегович, глядя в затылок сидящему на скамье, проговорил громко, уверенно и неторопливо:
 
— Конструкты, берите управление телами на себя и минуты через три-четыре приступайте.
 
Распорядившись, он зашагал к выходу на балкон. Уже подойдя к застеклённой двери, ведущей на балконную террасу, он взялся за пластиковую белую ручку и тяжело вздохнул. Стоя спиною к присутствующим и держась рукою за белую пластиковую ручку, он повернул голову вправо и
проговорил негромко, неторопливо, но без паузы между словами:
 
— Простите, — после этого он добавил уже без сожаления и даже, казалось бы, в назидательной

степени выразительно: — Простите, но что может быть разрушено — то до́лжно быть разрушено.
 
Повернув голову обратно, он уставился взглядом прямо перед собою и открыл застеклённую дверь.

Уже оказавшись на балконной террасе, Иван Олегович закрыл за собою дверь и повернулся лицом к Вячеславу Николаевичу. Глава здравоохранительного ведомства хоть и услышал то, как была открыта и закрыта застеклённая дверь, но не стал оборачиваться. Главнокомандующий подошёл к балюстраде, ограждавшей просторную балконную террасу. Он подошёл к ней так, чтобы скамья, на которой сидел Вячеслав Николаевич оказалась слева от самого Ивана Олеговича. Оперевшись руками о балюстраду,
он принялся наблюдать противоположную набережную.
 
— Ну… вот я и пришёл, — проговорил, глядя вдаль, Главнокомандующий Южною армиею.
 
Пол балконной террасы был выложен чёрно-белою плиткою в шахматном порядке. Сам балкон находился в теневой стороне, а потому восходящее солнце не беспокоило находящихся на балконной террасе. Светлые волосы Вячеслава Николаевича уходили к затылку, где они собирались в хвост,

который был удивительно коротким и, выходя из чёрной резинки, уходил обратно в эту чёрную резинку. Лицо его содержало на себе прозрачные очки, за стёклами которых виднелись глаза тёмно-зелёного цвета. Одет он был так же, как и Иван Олегович, за исключением рубашки, ведь та была синею. Глава здравоохранительного ведомства содержал на своём поясном ремне два чёрных колчана с пистолями.
 
— Ответь мне только на один вопрос, — так и не взглянув на пришедшего к нему, попросил сидящий на скамье; он всё ещё наблюдал противоположную набережную. — С ней то́чно всё будет хорошо?
 
Обычно Иван Олегович внутренне негодовал этому вопросу. Он не понимал, зачем и для чего Вячеслав Николаевич на протяжении всего последнего месяца изо дня в день задавал один и тот же вопрос. Он не понимал этого, а потому задавался вопросами: «Как же мне убедить тебя в этом? Отчего же тебе так сложно довериться мне?». Так было обычно. Обычно, но не сегодня, ведь сегодня был особенный день. Сегодня был особенный день, а потому Иван Олегович, наблюдая, как и Вячеслав Николаевич, противоположную набережную, сразу же ответил с расстановкой:
 
— С твоей. Машей. Всё. Будет. Хорошо.
 
Сказанные им слова, как обычно, возымели эффект: на душе услышавшего этот ответ стало легко и приятно. К слову, сидящий на скамье целиком и полностью доверял Ивану Олеговичу, а вопрос свой он задавал вновь и вновь, потому что ему приятно было вновь и вновь слышать ответ на этот свой вопрос. «Раз так, то всё остальное — неважно», — ощущая душою приятное успокоение, заключил глава здравоохранительного ведомства и, по-прежнему глядя вдаль, спокойнейшим образом проговорил:
 
— Прекрасно. А теперь прикажи своему конструкту, чтобы он выключил меня и сделал дело.
 
— Сейчас? — поглядев на сидящего на скамье, уточнил несколько даже растерянно Иван Олегович, ведь ему прежде, чем попрощаться с Вячеславом Николаевичем, хотелось поговорить с ним на отвлечённые темы. Ему хотелось обсудить с ним мысль, к которой он пришёл вечером прошлого дня.
 
— Да. Сейчас, — спокойно ответил сидящий на скамье. — Сейчас и ни минутой позже.
 
— Хорошо, — сказал на выдохе Иван Олегович. Он, всё ещё опираясь руками о балюстраду, немного наклонил голову и проговорил низким чистым голосом: — Конструкт, ты… всё слышал. Выполняй.
 
Главнокомандующий поднял свою голову и продолжил наблюдение противоположной набережной, а Вячеслав Николаевич в это время достал один из своих заряженных пистолей и выстрелил себе в голову. Пара капель крови попала на левую щеку Ивана Олеговича, из-за чего он потянулся этой щекою к своему левому плечу, чтобы вытереть кровь тканью рубашки. Вытерев кровь, он достал портсигар со спичками и закурил.
 
Подступив к телу, что туловищем своим лежало на скамье, Главнокомандующий закинул на эту скамью и ноги Вячеслава Николаевича. Погибший умел говорить и спорить так, чтобы искать истину, а не самоутверждаться, — и именно поэтому Иван Олегович желал сейчас говорить с ним.
 
Он был готов говорить с ним даже на те темы, которые были всевозможно обдуманы им. Он мог говорить с ним даже на тему того, почему «разделы разумности» устроены так, как они устроены, — а эта тема как интересовала Вячеслава Николаевича, так и казалась ужасно избитою для Ивана Олеговича.
 
Впрочем, важно именно то, что Главнокомандующий видел в главе здравоохранительного ведомства хорошего друга. И не только потому, что они желали говорить друг с другом, но и благодаря наличию двух других причин. Первая состояла в том, что именно Вячеслав Николаевич время от времени оказывал медицинскую помощь Марку, который, увы, частенько нуждался в подобной помощи во времена занятий со своим отцом. Вторая же причина будет названа несколько позже.
 
«А ведь примечательный мог бы получиться разговор», — заключил Главнокомандующий, выдыхая едкий сигаретный дым, глядя на бездыханное тело и желая поделиться мыслью, к которой он пришёл вечером прошлого дня. Размышления его были прерваны громом выстрелов, и гром этот исходил со стороны зала для заседаний, а потому Иван Олегович повернул голову к окнам. «Даже шторы задвинули», — понял он. Его удивило то, что конструкты, прежде чем «сделать дело», позаботились о том, чтобы не беспокоить своим «делом» находящихся на балконной террасе.
 
— Говорит отвечающий за Светлану. Она услышала выстрелы и теперь собирается оставить кабинет. Как мне быть? — спокойно спросил у Главнокомандующего голос, который мог быть слышим только им самим. Поразмыслив, Иван Олегович затянулся едким сигаретным дымом и спокойно проговорил:
 
— Скажи ей, что проводятся учения и что я скоро буду. Немедленно закончить текущий разговор.
 
Потушив ногою окурок, он достал новую сигарету. «Быть может, сразу пойти к ней? — спросил себя мысленно Главнокомандующий и закурил. — Нет. Я тогда отвлекусь. А отвлекаться — нельзя. Нельзя упустить момент». Какой же момент волновал Ивана Олеговича? Тот, в который армия красных ударит

по городу, ведь именно в этот момент ему необходимо будет скоординировать действия тех конструктов, что закреплены за молодыми людьми, составляющими собою круг общения Марка. В роли главного вещателя, согласно замыслу Главнокомандующего, должен будет выступить конструкт, некогда закреплённый за телом самого Марка. Глядя на свои наручные часы, Иван Олегович проговорил

весьма спокойно и будто бы будучи не просто сосредоточенным, но увлечённым надобностью наблюдать свои наручные часы:
 
— Есть одна мысль, которою я хотел бы поделиться с тобою.
 
Главнокомандующий, держа тлеющую сигарету между указательным и средним пальцами правой руки, отошёл к балюстраде, положил на неё свои ладони и стал наблюдать противоположную набережную. Не отводя взгляда от противоположной набережной, он принялся делиться своей мыслью.
 
— Я, сколько себя помню, всегда знал, что все беды наши — от того, что есть люди боящиеся. Вчера
меня посетила мысль: «конфликт есть проявление жадности». И меня осенило, и я пошёл дальше. Жадность бывает атакующею и защищающеюся. Деление это условно, но суть слов такова, каковы сами слова. Защищающаяся жадность может быть как оправданною, так и трусливою. А сама же трусливая жадность — это когда на человека и его жизнь, и здоровье, и достоинство, и близких, и репутацию, и деньги посягательства нету, а сам он думает, что такое посягательство — есть. Посягательства на него нету, а он думает, что оно — есть. Понимаешь, к чему я? Да. Сам человек этот, если он умудрился оказаться в такой ситуации — трус. Он трус, но платить за его трусость придётся не только ему, но и тем,

в ком он увидит посягательство на себя. Мысль моя проста, но в ней содержится ответ на вопрос о том, почему конфликты возникают даже там, где у людей нет никакой нужды: для людей главный источник конфликтов — не нужда, но страх, — тут Иван Олегович, выдыхая сигаретный дым и наблюдая своим взором противоположную набережную, задумался. Ему хотелось сказать: «Подумать только — мы от красных отличаемся лишь цветом и формою рисунка, появляющемся на оружии, лежащим у нас в руках. Ни культурой, ни языком, ни какими-то там физиологическими особенностями, но цветом и формою рисунка на оружии. Казалось бы: разве может такое разделение разделить людей настолько, чтобы

одни возжелали истребления других? Тут главный двигатель — не нужда, но страх одного перед другим», — ему хотелось озвучить эти слова, но он не стал, ведь не хотел «говорить об очевидном».
 
— Тем не менее, жадность нужна. Один человек, испытывая нужду, обязан вызвать на бой другого. И уж тем более, всякий человек, защищая что-то своё, должен убить того, кто вызывает его на бой. Жадность нужна. И конфликты тоже нужны. Вот только честные, правдивые, а не такие, в которых обе стороны искренне верят в то, что цель их атаки — защита. В таких конфликтах смысла нет, а потому и ущерб от таких конфликтов — бессмысленен. А всё от того, что находятся люди боящиеся. Они трусливы, а потому им не сложно поверить в истинность утверждения: «либо ты, либо тебя». Они трусливы, а потому проводят черту там, где этого делать никак нельзя. Они трусливы, а потому…
 
Иван Олегович прервал свою речь, ведь заметил то, как над городом показалось огромное множество людей, окутанных угловатою синевою. Люди эти, приземляясь, атаковали всех без разбору. Каждый был одет в пиджак со вшитою в левый рукав белою повязкою. Зазвучали ружейные выстрелы. Что же до горожан, то они в абсолютном большинстве своём не кричали, не сопротивлялись и не хватались за головы, — почти за каждым и каждой из них содержался конструкт, который был превосходнейшим образом осведомлён о времени и сути происходящего. Эти конструкты, встречая взглядом людей в пиджаках с белыми повязками, брали управление над телами на себя и, после этого, бездействовали, отдаваясь на растерзание недоброжелателям. Среди пешеходов находились, впрочем, и такие, которые либо гостевали в городе, либо переехали в этот город лишь накануне, — люди из этих двух категорий не содержали за собою конструктов, и большая часть из них, наблюдая за происходящим, впадала в ступор.
 
«Стало быть, уже полдесятого», — понял Главнокомандующий Южною армиею и принялся наблюдать свои часы в ожидании того, как его конструкт, некогда закреплённый за Марком, доложит о том, как

идёт дело. Ожидание это оказалось несколько мучительным. И на то было три причины.
 
Во-первых, Иван Олегович хоть и не сильно, но всё же волновался. «В итоге всё может получиться

далеко не так, как задумано», — понимал он и именно поэтому слегка волновался. Во-вторых, он помнил о том, что его ждёт двадцатисемилетняя стройная девушка. Наверняка, она даже одета в столь нравящиеся ему в её образе чёрные обтягивающие латексные штаны и белую рубашку с длинным рукавом. Мысли о ней и о намерении провести последний свой день в её компании отвлекали его. Ну и в-третьих, он помнил о примечательности выражения: «Друг главного героя плана вашего не должен умереть под деревом у школы. Ты возьми его с собой в столицу, чтобы он и был, и жил».