Последние тринадцать лет Иван Олегович жил в ожидании завтрашнего, — уже сегодняшнего, — дня, а потому его не терзали ни тревога, ни опасения, ни беспокойство, ни сознание им того, что смерть уже протянула ему свою руку. Уже утром он, в тайне от горожан и подчинённых, сдаст город. И не просто сдаст, но сдаст так, чтобы враг мог беспрепятственно умертвить почти всех и каждого в городе.
 

Иван Олегович Хромов был человеком сильным. Его сила состояла в двух умениях: зверски гневаться и сдерживать свой гнев. Все люди в мире, кроме пары-тройки человек, гневали Ивана Олеговича. Сам он вполне себе мог бы казаться спокойным, да только окружающие, видя его перед собою, видели человека не спокойного, но именно сдерживающего свой гнев — тот прорывался сквозь взгляд и голос. Иван Олегович обладал взглядом человека, жаждущего заглянуть в глаза всем и каждому, чтобы этот каждый усвоил, что не сможет не отвести глаз. Сквозь его низкий чистый голос выражалась внутренняя борьба гнева и того, что этот гнев сдерживало. Впрочем, сейчас Иван Олегович был абсолютно спокоен.
 

Он лежал на краю продолговатого скального выступа в компании тишины, темноты и звёздного неба. Лежал, упираясь затылком в ладони своих рук, свисая ногами в бездну и чувствуя спиною тепло прежде нагретой солнцем скальной породы. Далеко внизу находился хвойный лес. Одет Иван Олегович был в черные штаны, серую рубаху и старые туфли. Средь коротких чёрных волос проглядывалась редкая седина. На левой руке его виднелась повязка тёмно-зелёного цвета; на ремне его были закреплены два колчана, содержащих в себе по одному пистолю. Рядом лежали ножны, содержащие в себе меч.
 

Устав от наблюдения звёздного неба, он закинул ноги на поверхность ещё тёплой скальной породы и встал, принявшись отряхивать брюки и спину. Отряхнувшись, он достал с правого кармана своих брюк портсигар и спичечный коробок. Достав из кармана портсигар и спичечный коробок, он закурил. Вдыхать сигаретный дым оказалось особенно приятно, ведь, наполняя лёгкие дымом, он отчётливо слышал то, как тлела его сигарета. Подобрав ножны, Иван Олегович зашагал к лесу, окутанному ночною мглою.
 

Часом позже, следуя лесной тропе, он вышел на поляну, плотно укрытую травою. Освещаемая лунным светом поляна, являющаяся островком среди безбрежного хвойного леса, в одно мгновение напомнила вышедшему на неё, как он здесь, на этой поляне, девять лет подряд изо дня в день обучал сына искусству сражения на мечах. Одно из таких занятий весьма отчётливо запечатлелось в памяти отца.

*********Начало*воспоминания**************************************************************

— Ты — мёртв, — выражая в интонации весь свой гнев на исход битвы, медленно, но громко произнёс Иван Олегович весенним вечером три года назад и прислонил острие своего меча к шее рухнувшего наземь сына. Марку было на то время четырнадцать лет, и он, лёжа в траве, глядел на узоры, окутавшие собою меч Ивана Олеговича. Наблюдаемые им узоры имели кольчатую форму и источали ярко-зелёный свет. Отведя меч от шеи сына, отец резко повернулся к нему спиной. Стоя спиною к лежащему в траве, Иван Олегович добавил, желая, чтобы Марк поднял свой меч и принял новый бой: — Считаю до трёх.

 

— Считай, — несколько обиженным тоном проговорил подросток. После этого тело и одежда его окутались синими кольчатыми узорами, называемыми в народе синевою. Услышав сказанное подростком, отец обернулся и увидел сына рассекающим небесную высь. Иван Олегович проговорил вслух три фразы: «Специальный разговор между мной и конструктом Отвечающий за Марка точка», «Накажи за попытку покинуть занятие», — и: «Немедленно закончить текущий разговор».

 

Тело подростка сначала снизило высоту, потом избавилось кольчатого синего узора и, наконец, пало.

 

Пролежав тогда дома почти всё лето, Марк решил, что отец скорее убьет его, чем позволит оступиться.

*********Конец*воспоминания***************************************************************

«Я был жесток, но так было нужно», — стоя под звёздным небом, посреди освещаемой лунным светом поляны, напомнил себе мысленно Иван Олегович, достал портсигар со спичечным коробком, зажал ножны между левою рукою своею и туловищем и, наконец, закурил. Закурив, он спрятал портсигар со спичечным коробком и вернул ножны левой руке. Ему вспомнилось другое, последнее занятие с Марком. Тем летним днём, с которого прошёл уже почти целый год, ни шестнадцатилетний Марк, ни родитель его не знали ещё, что именно это их занятие станет последним совместным занятием.

*********Начало*воспоминания**************************************************************

— Раз, — громко начал отец, стоя спиной к оказавшемуся лежащим в траве сыну. — Два, — ещё громче проговорил он, пока Марк вставал на ноги и поднимал свой меч. — Три, — провозгласил Иван Олегович, обернувшись и рушив всей своею мощью на сына. Юноша тем летним днём был одет в чёрную футболку и джинсовые шорты, а мужчина — как и всегда во время летних занятий, в какую-то серую рубашку и какие-то чёрные брюки. Столкнулись со звоном мечи, окутанные похожими друг на друга и источающими ярко-зелёный свет кольчатыми узорами.

​

Такие сражения, которые можно было бы назвать захватывающими, остались позади часом ранее. Нынче же всё упростилось: юноша едва совладал с ударами своего отца, а тот, намереваясь пробудить
в своём сыне открытие нового дыхания, бил всё сильнее и сильнее. Тем не менее, "новое дыхание"
всё никак не открывалось, а потому Иван Олегович гневался все больше и больше.

​

Первый удар Марк ловко парировал. Парировав уже второй удар, он сразу же почувствовал свою неспособность отражать удары тако́й силы — сказывалась физическая усталость. Отец, гневаясь на ослабление сына, замахнулся, чтобы ударить по диагонали. Почти в последний момент Марк мысленно воззвал к синеве, и она окутала его, а потому он оказался проницаемым: меч отца прошёл сквозь него, и мужчину развернуло — тот теперь стоял спиною к сыну; юноша же поспешил лишить себя синих узоров.

 

Да, Марк старался не злоупотреблять синевою в наземном бою, чтобы не гневать противника, способного лишить его возможности взывать к ней, как это случилось двумя годами ранее. Чтобы отвлечь отца от мыслей о злоупотреблении синевою, он задал вопрос, на который и без того знал ответ:

 

— Как я могу победить тебя, если ты сильнее меня? — задав этот вопрос, он осторожно попятился назад.

 

Иван Олегович, не оборачиваясь, вздохнул, слегка наклонил голову, сказал холодно:

 

— Я сильнее, только пока ты в это веришь, — и, повернув голову в сторону, добавил: — Если ещё раз используешь синеву для того, чтобы уйти от удара — больно будет так, как никогда. Считаю до трёх.

​

Юноша, вновь воззвав к синеве, взмыл вверх. Облетев противника, он повис в семи метрах от него, — на высоте трёх метров над землёю. Марк желал показать этим своё намерение продолжить бой в воздухе.

​

Пожалуй, необходимо объяснить суть этих синих узоров, называемых в народе синевою. Синева окутывала всякого, кто, открыв для себя Второй раздел разумности, мысленно воззвал к ней. Окутанный синевою человек находится в режиме полётов. Сам же режим этот примечателен тем, что находящиеся в нём предметы оказываются проницаемыми для предметов, не находящихся в этом режиме. Человек, находящийся в режиме полётов, испытывает невесомость, а при движении в этом режиме человеку кажется, что не он движется по пространству, но что всё пространство вокруг него движется в том или ином направлении. Для управления движением в этом режиме необходимо одно лишь усилие воли.

​

Глядя на сына, отец понял, что тот желает продолжить бой в воздухе. Окутались кольчатыми ярко-синими узорами и тело мужчины, и одежда его и даже клинок его меча, — такой же орнамент виднелся и на теле, и на одежде, и даже на клинке меча Марка. Марк, между тем, принялся набирать высоту.

​

«Быть может, пора уже сего́дня закончить эти занятия? — наблюдая за набирающим высоту, спросил себя отец и тут же вспомнил о том, что осталось чуть больше двух месяцев до того, как исполнится ровно девять лет со дня их первого занятия. — Осталось совсем немного. Лучше повременить».

​

Пред Иваном Олеговичем предстал выбор одного из двух сценариев: либо самому атаковать Марка, либо приказать, чтобы тот атаковал его. Оба эти сценария ему не нравились — он возжелал чего-то нового. Он возжелал чего-то нового, и ему представилось нечто такое, чего он ещё не делал. Впрочем, начал он так же, как уже прежде начинал, а потому, поднявшись на высоту пятнадцати метров, сказал:

​

— Специальный разговор между мной и конструктом Отвечающий за Марка точка. Скажи ему: либо он атакует, либо я забираю его способность взывать к синеве. Немедленно закончить текущий разговор.

​

Заметив то, как ярко-синяя точка принялась заходить к нему со стороны солнца, отец, согласно уже знакомому ему и сыну сценарию, принял такую позицию, будто бы он собирается именно принять удар.

​

Юноша, подлетая к мужчине и не сбрасывая скорости, замахнулся мечом. В момент, когда он оказался непосредственно перед отцом — тот, на удивление сына, сделал то, чего прежде не делал: уклонился. Иван Олегович успел одним достаточно ловким движением уйти всего на полтора метра в сторону, успев другим ловким движением неслабо толкнуть сына клинком своего меча. Клинок, как того и хотел сам Иван Олегович, принялся резать спину пролетающего мимо. Почувствовав режущую боль, Марк сразу вышел из режима полётов, и тело его стало проницаемым для лезвия отцовского меча. Да, оно стало проницаемым для лезвия отцовского меча, но оно перестало быть проницаемым для земной тверди.

​

Лишившись синевы, тело юноши резко остановилось — сам же он не ощутил резкости этого сброса скорости, ведь, стоит напомнить, находящийся в режиме полётов не себя в движение приводил, но пространство вокруг. Лишившись синевы и резко остановившись, тело юноши принялось падать.

​

Разбиваться Марк, очевидно, не хотел, а потому он, ненамеренно отбросив в сторону меч и резво замахав руками, стал бессознательно взывать к синеве. Наблюдая укрытую зелёною травою и резво приближающуюся к нему землю, он успел-таки испугаться; лицо с широко открытыми глазами всем видом своим источало внутреннюю растерянность. Увы, нельзя войти в режим полётов раньше, чем по истечению трёх секунд после того, как вышел из этого режима, — в этом и заключалась суть того, что задумал Иван Олегович: он желал напугать сына. Находясь всего лишь в нескольких метрах от резво приближающейся к нему земле, юноша успел-таки окутаться кольчатым узором, источающим ярко-синий свет. Окутавшись этим узором, он «нырнул» в землю и, спустя пару секунд, «вынырнул» из неё.

​

Взгляд его был опустошён, сердце билось так, что он слышал его ритм, и сам он был растерянно-бледен: Марк сознавал, что мог сейчас же разбиться. Приземлившись на окраине поляны, подле сосен, он лишил себя синевы и, глядя себе под ноги, схватился левою рукою за левую грудь свою. Иван Олегович, приземляясь в пяти метрах от сына, проговорил низким тоном:

​

— Ты был бы мёртв, если бы я подловил тебя несколько ниже, — и тоже вышел из режима полётов.

​

Услышав отца, Марк опешил, и растерянность тут же сменилась гневом. Он, гневаясь, сжал левую ладонь, что находилась на левой груди его, в кулак. В кулаке оказалась сжатою ткань его, — теперь уже изорванной лезвием отцовского меча, — футболки, и юноша одним резким движением сорвал её с себя.

​

— Если исход заведомо известен, зачем мы сражаемся? — гневно задал он вопрос, который задавал уже очень много раз, и, после этого, отбросил свою изорванную футболку в сторону.

​

— Исход предрешён только до тех пор, пока ты веришь в то, что он — предрешён, — сказал отец и повернулся спиной к спросившему. — Считаю до трёх.

​

«А ведь я ни разу не пытался отказаться от сражения», — порою напоминал себе Марк. К слову, всякая рана была получена им тогда, когда он либо принимал бой, либо пытался уйти от боя. На его памяти были какие-то несерьёзные попытки отказаться, но серьёзной — ни одной. Да, порою он задавал себе вопрос: «А что если просто отказаться?» — он задавал себе время от времени этот вопрос, но боялся, что его отказ от боя разгневает противника ещё более. Он боялся гнева своего отца.

​

Сейчас же юноша не задавал себе вопросов. Он лишь гневался и ощущал в себе желание протеста.

​

Мужчина посчитал, как обычно, своим низким угрожающим голосом до трёх и, после этого, повернулся к сыну, чтобы резво рушить на него. Он повернулся к нему и увидел следующую картину: Марк хоть и подобрал свой меч, но, глядя себе под ноги, держал его одною правою рукою и остриём книзу.

​

— Я… отказываюсь, — всё так же глядя себе под ноги, проговорил негромко, но уверенно Марк.

​

«А ведь это отличный повод для того, чтобы закончить с этими занятиями именно сегодня, — тут же сообразил Иван Олегович, ведь он в "отличном поводе" увидел некую даже литературность. — И, стало быть, я учил его не только преодолевать себя и принимать бой, но ещё и подталкивал к умению говорить слово "нет". Если я покончу с этими занятиями именно сегодня — это будет ещё и поучительно».

​

— Сражайся, — приказал отец негромко, но с настоянием, ведь проверял решение юноши на прочность.

​

— Нет, — сказал Марк негромко, но уверенно, и поглядел родителю в глаза.

 

— СРАЖА́ЙСЯ! — зашагав к сыну уверенным шагом и замахнувшись мечом, взрывом на ударном слоге прокричал отец.

​

Юноша, по-прежнему глядя в глаза отцу, обронил свой меч, — увидев это, Иван Олегович остановился, опустил свой меч и, закивав головою в наслаждении содержанием момента, проговорил:

 

— Хорошо. Очень хорошо. Да будет так. Что может быть разрушено — то до́лжно быть разрушено. Занятия окончены, — проговорив всё это, отец повернулся спиною к сыну, отошёл к тому месту, где в траве лежали ножны, подобрал свои и спрятал в них свой меч.

​

— Занятия? — наблюдая спину родителя, удивлённо уточнил сын, ведь стоящий к нему спиною говорил обычно: «Что может быть разрушено — то до́лжно быть разрушено. Занятие окончено».

​

— Занятия. — подтвердил Иван Олегович.

​

— Столько лет, и эти занятия можно было закончить вот так вот… просто? — спросил Марк. Между тем, юноша, хоть он сам и не помнил об этом, но уже отказывался от боя. Вот только отец его, используя инструментарий Третьего раздела разумности, заставлял юношу забывать о том, как тот отказывался от боя. «Помнишь дни, в которые у тебя случался солнечный удар? Или те дни, в которые ты ударялся головою, но сам не помнил о том, как ударялся? На деле не было никаких ни солнечных ударов, ни ударов головою. Ты в те дни говорил своё слово "нет", а это связывало мне руки. Это связывало мне руки, а потому я забирал у тебя память о том, как ты тогда говорил своё слово "нет"», — всё это мог бы сказать отец, но, во-первых, он почти никогда не обсуждал со своим сыном «всякие интересности»; во-вторых, он сейчас хотел сохранить литературную поучительность причудливо сложившихся обстоятельств.

​

— Уже не важно, — ответил Иван Олегович, стоя спиною к сыну. Ему предстояло озвучить всё то,

что он хотел озвучить под конец последнего занятия, а потому он потупил свой взгляд и тяжело вздохнул. — Теперь важно лишь то, что отныне ты — свободен. Отныне не будет занятий, и не будет

меня в твоей жизни. Есть только одно но: пока не закончишь школу — живи в нашем доме. Это не просьба, но требование, обсуждать которое я не намерен. Пройдёт два года, и тебя примут в гильдию мыслителей и откроют для тебя Третий раздел. Но пока не закончишь школу — живи в нашем доме.

​

Озвучив первую половину своей речи, Иван Олегович, по-прежнему стоя к сыну спиною, замолчал. Он замолчал в ожидании вопросов. Но вопросов не было. Марк не желал ни спрашивать, ни обсуждать.

​

Когда-то давно у Марка возникали ситуации, внутри которых он мысленно говорил себе: «Давай без сентиментальностей», — и, благодаря тому, что он говорил тогда себе эти слова, сейчас у него уже даже ситуаций подобных не возникало. Сейчас ему было лишь приятно сознавать, что с занятиями покончено. Ни обид, ни желания спрашивать, ни желания обсуждать. Было лишь сознание обретённой им свободы.

​

— Я должен сказать ещё кое-что, — проговорил отец. — Город в опасности, о которой знают немногие. Уже как полгода мы живём в ожидании катастрофы. Это с одной стороны. А с другой стороны, мы сейчас находимся на стадии переговоров с Восточной армиею. Если мы с ними объединимся — более не будет столь существенной угрозы со стороны красных. Но до того, как Восточная армия согласится на союз, все мы в опасности. Угроза огромна, а потому говорю, как есть: если случится беда — не оставайся, но забирай свою подругу и бегите из города. Красные готовятся к тому, чтобы создать ужасный прецедент, а потому убивать будут всех и каждого: не только зелёных, но и красных. Не только взрослых, но и детей, и стариков. Пощады не будет, а будет их победа. Их больше, и превосходство будет на их стороне. Они вырежут всех и каждого, а потому если случится беда — просто бегите.

​

— Бежать? — улыбнувшись, переспросил Марк. Переспрашивая, он всё ещё глядел отцу в спину. — Не думал, что ты можешь советовать… такое.

​

— Я любил и был любим. И понимаю, у тебя есть та, которую захочешь защитить. А умирать должны не те, кто хочет защитить, и не те, кого хотят защитить. И хотя в столкновении почти всегда всё наоборот, но умирать должны те, кому нечего терять. Я же хочу, чтобы ты уяснил для себя вот что: ты — один из тех, у кого есть моральное право на то, чтобы уйти от столкновения. Если ударят — забирай свою подругу и уходите из города. Один ты ничего не изменишь, а свою жизнь и счастье вполне себе можешь погубить. Если же Восточная армия согласится на союз или если угроза, скажем так, ослабнет — я сообщу.

*********Конец*воспоминания***************************************************************

Открыв глаза, Иван Олегович заметил наступление утренних сумерек, сменивших собою лунный свет. Вернувшись мыслью в реальную действительность, он вспомнил о том, что было бы неплохо «как-то» передать свой меч Марку, — он вспомнил об этом и его тут же осенило. «Ну конечно», — проговорил мысленно и с наслаждением он, ведь понял, что точно так же, как его потянуло сюда в эту ночь, точно так сюда, скорее всего, потянет когда-то и Марка. Вытянув перед собою руку, в которой лежали ножны, Иван Олегович обронил эти ножны — упал, скрывшись в зелёной траве, отцовский меч.

​

Сейчас ножны скрывали клинок, но на клинке этого полуторного меча было высечено: «LL».

​

Обронив ножны с мечом, он достал портсигар и спичечный коробок. Закурив, он вспомнил о мысли, к которой пришёл ещё прошлым вечером, гуляя городскими улицами и всматриваясь в лица горожан. Сейчас ему захотелось обдумать эту мысль как можно более основательнее для того, чтобы потом как можно более доступнее поделиться этой мыслью с тем, с кем он хотел поговорить напоследок.

​

Спрятав портсигар и спичечный коробок в карман, Иван Олегович неспешно зашагал к лесной тропе. Времени ещё было предостаточно для того, чтобы просто побродить и просто поразмышлять. Времени было предостаточно, но здесь надо бы оставить Ивана Олеговича наедине с самим собою.